 |
ГОЛОСА
№4, 2018
Ната Сучкова
***
Говорил старик — ледяная глыба, в рукавах искрилась, текла река:
— Я своей воды не отдам ни рыбы, завалящего окунька!
Говорил старик — грозовая туча, тополя сгибая, как якоря:
— Я своей воды не увидел лучше, я по многим ходил морям.
Говорил старик и от кашля трясся: — Не дойти и по воду, е-мое!
И сдувал чаинки с воды, как ряску, и подолгу смотрел в нее.
На колени прыгал к нему котейка, бабка щелкала телепрограммами,
И светилась в окнах у них уклейка — между рамами плавала.
А когда шел дождь — утекай, не жалко! — в облака густые над липами
Загонял русалок скрипучей палкой, потому что мерзко хихикали.
***
Рыжий в коляске — с одной диатезной щекой,
белоголовый — с румянцем на обе щеки,
небо такое, что можно достать рукой,
низкое небо, как потолок в хрущевке.
Что-то такое, чего не возьмешь с собой.
Рваные облака, из щелей вылезает вата,
улица узкая — просто толкнуть рукой,
тесная улица, как прихожая с самокатом.
В старых обоях, изученных до запятой,
в краске зеленой, в пожухлой траве облезлой,
и никого из них не забрать с собой —
вон они сгрудились, потные, у подъезда.
Эта чугунная ванна была страной,
точно броня, тяжела, и ее тащили
папа и дядя Коля. Стоят спиной.
Невероятно сильные и большие.
***
Плыли по лужам троллейбусы — я еще помню такое,
и молока — хоть залейся им! — просто молочное море!
И на рогатых трехпалубных — пей, адмирал, навигация! —
Плыли мы в центр из Бывалово, в лето, в сирень и акацию.
Было? Вы город узнали? Милый — пальтишко на вырост.
Что же случилось вдруг с нами? А ничего не случилось!
Воздух на солнце прожарен, пух тополиный мелькает:
— Где же твои вологжане?
— За гаражами под облаками на молоке с мотыльками.
***
Веселый пес с лохматыми ушами,
пес — очень добрый, а хозяин — злой.
Пес точно гру´зило, ну а хозяин — шарик —
над белой неустойчивой землей.
Снег голубой идет, валит навалом,
рабочий день принес чуток деньжат,
уговори курильщика над паром,
вареною картошкой подышать!
Уговорить вообще любого можно,
и посреди заплаканных равнин
он выдыхает воздух осторожно,
как будто никогда и не курил.
Вот он парит над городом и миром —
воздушный шарик, высший пилотаж!
Вот он спускается в молчащую квартиру,
на поднебесный свой восьмой этаж.
Веселый пес с лохматыми ушами
убегался и спит без задних ног,
и бабушка, пока еще живая,
из печки выдвигает чугунок.
***
Был пруд, и в том пруду — полно амфибий,
— о, греки, амфибрахий и пиррихий! —
загон, в котором я пасу гусей,
стрижи, что разгромили партитуру,
клянусь тобой, моя литература,
мне никаких не надо новостей!
Вот облако зависло мягкой глыбой,
есть фото: баба Маня чистит рыбу —
пузатых задремавших карасей.
Есть фото, на котором живы все.
Они как будто дымом или фоном,
слегка не в фокусе или совсем за домом,
уехали на рынок, за грибами,
ушли на озеро или стоят за баней,
и все же — где-то рядом с бабой Маней,
за ситцевой худой ее спиной.
Оглянется — они стоят стеной.
И крутится щенок, как заводной,
и радуется, и немного тру´сит,
и котики, схороненные Люсей,
и котики, схороненные мной...
И крутит колесо свое фортуна,
и латы карасей лежат латунны.
Мне больше даже нечего просить!
За этот вдох или за этот выдох, —
— о, греки, амфибрахий и пиррихий! —
За то, что я могу их воскресить.
***
Что дальше Вологды, ребята?
Архангельск, Котлас, Воркута.
В какой карман захочет спрятать
тебя красавица-страна?
Что дальше Вологды, касатики?
Так Воркута же есть, браток?
Из мандельштамовского ватника,
из пастернаковских сапог
вытряхивай свою убогую,
и понимай, что вырос ты
из фрака, из шинели Гоголя,
из Петербурга, из Москвы.
|
|
