 |
ГОЛОСА
№1, 1995
Евгений Карасев
СМУТНЫЕ КАРТИНКИ
Я помню отца своего слабо —
в грубых башмаках, в расстегнутой куртке,
он неуклюже, косолапо
стряхивает с себя осыпавшуюся
со стен штукатурку.
Отец пропал без вести подо Ржевом —
армейские сведения скудны.
Наверное, тамошние березы и приютили жертву
большой и долгой войны.
Вот почему картинок с ним в моей памяти мало —
башмаки, выбеленная осыпью куртка.
Остальное пространство занимают бабушка, мама
и записавшиеся в корешки урки.
Я водился с гавриками полжизни —
воровал, потаскух лапал.
Искрились шампанского брызги,
и омрачали конвой, этапы.
...Иногда я представляю березы, в боях побитые,
до которых не дотянулось вечного огня пламя,
затерянные, забытые,
их не держит и моя память. ДОРОЖНЫЕ СПУТНИКИ Шагаю по дороге со столбами,
тянущими провода.
Топаем отнюдь не в обнимку:
я почти без следа,
они несут свет в глубинку.
Упорные, вышедшие из моды,
неспособные свою работу клясть,
как несдающиеся подводы,
трудяги любую одолевают грязь.
...В канавах, ямах тумана клубы,
ровно талого снега остатки грустные.
Меня далеко обошли столбы,
завистливые будоража чувства. ГРУСТНЫЕ ПОДСЧЕТЫ Мальчишечья дружба, ссоры
иной раз всплывают в памяти.
Словно вырвавшиеся из-под надзора
далеко не паиньки.
И кажется,
жизнью ученый,
ты готов все нажитое
отдать за вещи никчемные.
Дорогу голодную,
не ставшею скатертью.
Одежки немодные,
сшитые матерью.
...Воспоминания добрые,
как беда ни лиха,
стоят добытого
барахла. К СНЕГУ Я слушаю, как кричат галки
ночью, когда не спится.
Вещуньям, гадалкам
я верю больше, чем поющим птицам.
Сброшенные ветром с колокольни
и крестов храма,
они кружат над домом Божьим
с растущим гамом,
становясь все тревожней.
Беду ли пророчат или, лишившись ночлега,
продолжают враждовать с вероломным вихрем.
А может, крикуньи разгалделись к снегу —
на моих метрах уже холодно дрыхнуть. НЕПРЕХОДЯЩАЯ СИМПАТИЯ Я люблю пристанционные улочки,
сверяющие часы по поездам,
перевозящим почту.
Круглосуточную булочную
с потягивающим чай полуночником.
Запах забытого угля,
впитавшие его стены.
Мне по нутру машинисты от работы смуглые,
с обеденным припасом идущие на пересменок.
Я не ищу доли лучше:
понимаю — все уже роздано.
Блуждаю по привокзальным улочкам,
памятным дышу воздухом. В ПЛОХУЮ ПОГОДУ Дождь весь день барабанит по жестянке подоконника,
не хочется выходить на улицу —
добежать до булочной
или вынести ведро помойное.
Что только не передумаешь в такую погоду,
не переберешь в памяти.
Мокрядь усиливает тоску, как годы
душевную панику. Немало и повылетало из башки бесшабашной,
не оставив никаких отметин.
Даже с кем водил шашни,
затерялись в шальной круговерти.
...Дождь не перестает колотить по жести
унылого подоконника.
Сменить бы невеселую песню
на звонкое молоко подойника. НА СЕЛЬСКОМ КЛАДБИЩЕ Хожу по сельском кладбищу —
ищу могилу бабки.
Погост затерялся в исхудалой роще.
Шлёндаю меж захоронений зябких,
запустением огорошенный.
Кресты со следами содранной меди —
последствия набега молодчиков залетных.
О преставившейся, видимо, похлопотали
сердобольные соседи,
или сельсовет проявил заботу.
Хилая жестянка скорее всего поржавела
и выцвела,
с ней исчезла и сирая надпись с именем.
Я представил, как смерть несчастную выцелила,
когда мычала корова с недоенным выменем.
...То тут, то там поскрипывают оградки печальные,
разбитые, ничейные.
Точно ветер качает
пустые качели.
А вот еще чьи-то горькие метры —
сердце ломит.
Убеждаю себя — эта.
И кладу цветы на безымянный холмик. БЕСХИТРОСТНАЯ МЕЧТА Я хочу иметь широкую большую кровать,
упасть на нее спиной, раскинув руки.
И отключив все: долги, платежки, суетные заботы —
лежать и ни о чем не думать. Повернуться на бок,
другой. Валяться на своем необъятном лежбище,
кайфуя, как умаявшийся бедолага. И быть счастливее
всяческих миллиардеров, разбухших от бабок
казнокрадов, самодовольных чинодралов.
Казалось, какая бесхитростная мечта!
Но чтобы загореться этим незатейливым желанием,
надо отторчать на нарах месяцев двадцать.
И всё — январи! ПРИЗНАНИЕ
Л.А. Как ни костерит меня всякое отродье
за ошибки в нескладной судьбе,
я молочными чернилами пишу
о любви к родине.
И, не таясь, к тебе. Номер журнала уже верстался, когда пришла печальная весть: умер Евгений Карасев. Человек чудовищно сложной судьбы, он был одним из наиболее самобытных и пронзительных поэтов России. И нашим любимым автором.
Редакция
|
|
