 |
ГОЛОСА
№1, 1995
Юлия Белохвостова
ЛЕВ ТОЛСТОЙ
В полудреме утренней, в тумане,
утаившем беспокойство вод,
«Лев Толстой» идет к своей поляне,
человек, писатель, теплоход. Перегружен судьбами людскими,
суммой незначительных забот.
Что их на плаву удержит? Имя,
зацепившись буквами за борт. Что им в этом имени сегодня?
Миром ли закончилась война?
Хорошо, что Волга полноводна, —
не достать до илистого дна. Только тем до сей поры и живы,
вопреки теченью и судьбе,
что старик трехпалубный двужильный
наши души тянет на себе. Тянет эту ношу человечью,
словно записавшись в бурлаки,
и «Антону Чехову» навстречу
подает гудок взамен руки.
***
Кате Бушмариновой
Пока весь мир оплакивал Фиделя,
в московском морге женщину отпели,
закрыли гроб, цветы втолкнув под крышку,
и сын ее, совсем еще мальчишка,
остался вдруг пронзительно один
на фоне удаляющихся спин. И было страшно кинуться спонтанно,
обнять его — как будто он стеклянный,
как будто мог в чужих руках разбиться,
и люди выходили из больницы
и на ветру курили в кулаки.
Шел белый снег на черные платки. Потом одни пошли до нужных станций,
другие словно медлили расстаться,
опять друг друга выпустить из вида,
пошли в грузинский ресторан «Колхида»,
спросили хачапури и вина,
и залпом говорили, допьяна. А женщина, оставшись вдруг без дела,
рассеянно рукой стакан задела
(разбился, за столом сказали — к счастью),
подумала, что ей пора прощаться,
что здесь у них все будет хорошо,
а сын еще до дома не дошел. А сын без шапки, в куртке нараспашку,
надел сегодня белую рубашку,
и белый снег не виден был на белом.
Вздохнула: только бы не заболел он,
в больнице говорили — всюду грипп,
не балуют погодой ноябри.
|
|
