 |
ГОЛОСА
№3, 1998
Вениамин Блаженный
. . .
Я удивляюсь — что ни день! —
Я что ни день безмерно удивляюсь —
Я удивительно живуч.
Как говорят, силен бродяга, —
…сильнее голода,
Сильнее мыслей о кончине,
Сильнее умирающего дня. —
Но не сильнее ж я голодной птицы,
Голодная сильнее всех на свете птица
(Клюющая навозное зерно), —
И не сильнее этой птицы лев.
Везучесть ворона покрыта мраком перьев,
Но, очевидно, сей навозный мефистофель
Живучей Мефистофеля из “Фауста” —
Больного, оперного,
с насморком в антракте…
1944
ЛЮБОВЬ
Чресла мои не бесплодны,
Орган любви работает безотказно,
Работает, — пишу я,
Ибо утолить женщину — это тоже работа,
Приятная, грубая, божественная работа,
Мужчина и женщина принимают в ней равное участие,
— Ни с кем не сравнимая Анна принималась за работу
с ни с чем не сравнимым азартом,
За тысячу верст чуяла она мое хотенье,
Сбрасывала юбку, быстро ложилась
. . . . . . . . . . . . . . . .
Ибо она хотела.
“Я хочу!” — говорила Анна,
Птицы щебетали за окном: Анна хочет!
Ветки говорили цветам: Анна хочет!
Ветер ворошил рябь реки: Анна хочет!
Всей природе был понятен язык женщины, которая хочет,
Жеребец покрывал кобылу,
Кобыла понимала Анну полнее, чем Крейцерова соната.
Так насыщали мы друг друга.
Едва принималась Анна за самую приятную работу
(Едва принимался я за самую приятную работу),
Едва принимались мы, я и Анна, за самую приятную работу —
В мире начинались великие преобразованья,
Рожденье перевешивало смерть,
Учащались цветенья, волненья, стихотворенья,
А когда Анна говорила: “Знаешь, сегодня — особенно хорошо”,
Это пахло победой плоти — и нашей обоюдной гениальностью
(— Это пахло гениально —)
После совокупленья Анна играла на рояле (воображаемом)
легкую музыку утоленья.
Я следил за игрой ее тела и думал:
Орган любви — это тоже музыкальное произведение,
Пригодное для исполнения на широко популярном женском
инструменте.
— Чресла твои не бесплодны.
(Так барабанила Анна на рояле),
— Орган любви работает безотказно,
— Божественная работа,
— Мужчина и женщина принимают в ней равное участие.
Жеребец утолил горячку желанья,
Животные утомились божественной работой,
Они возвращались одним путем
(Зовите Природой — зовите Любовью),
Могучий круп жеребца нервно подрагивал,
Все кругом пахло музыкой.
Пели цветы.
Пела река.
Все это пахло гениально.
1948
ДЕВОЧКА
Та девочка, — а я ей был смешон, —
Ходила, как мальчишка, в грубых гетрах.
Она дружила с ветром, и с мячом,
И с веслами, и с теннисной ракеткой.
И странно: столько лет и столько зим —
Событья, перемены, годы, лица, —
А девочка мерещится вблизи,
А девочка хохочет и резвится…
Она стоит, откинувшись слегка,
Беспечная, у сетки волейбольной,И сквозь нее проходят облака,
Проходят дни, и годы, и века…
Ей хоть бы что — ни холодно, ни больно.
. . .
А старость — не только запевки да девки
Да визги гармошки,
Она — мотыльки-мудрецы однодневки,
Старухи и кошки…
А старость бредет на погост не с баяном,
Бредет одиноко
С лицом растерявшимся и окаянным
В морщинах порока…
А старость, когда и проделает что-то
С прохожей молодкой, —
Уставится в небо глазищами черта,
Набухшими водкой…
А старость сидит в опустевшем сарае —
И в пламя заката
Себя — и с себя свою ветошь швыряет,
Смеясь бесновато…
. . .
Как обманчиво слово “покойник”,
Оно вызывает больше тревоги, чем сто орущих мужиков,
Мужики поорут-поорут, успокоятся,
А этот так молчит,
Что у вселенной звенит в ушах.
…И лопаются ушные перепонки.
. . .
Я прочту на лице своем мертвом
Одичалых словес письмена,
Как на мраморе полустертом,
Что разрушили времена.
На лице моем, желтом от горя,
Все скрижали земных перемен, —
Здесь разрушена древняя Троя,
Здесь разграблен и пал Карфаген…
|
|
