 |
ГОЛОСА
№3, 1998
Александр Кушнер
. . .
Я-то знаю, увы, что нельзя окно
Ресторанное, с видом на море, взять
И открыть — сколько взвихрено, взметено
Будет белых салфеток льняных, под стать
Чайкам, сколько фуражек взлетит, панам
И двустворчатых в суп упадет меню!
Это старая бабушка тарарам
Учинила в романе, на беготню,
Суматоху смотрела, переполох,
Как краснел за нее и смущался внук!
А всего-то хотелось ей вольный вздох
Сделать: как там свежо, посмотри, мой друг!
И когда я читал это, всякий раз
Думал: жест этой бабушки, — он и твой,
Ставивший в положенье смешное нас,
Речь идет об естественности такой,
Что нежней разгорается небосклон
И волна устремляется вскачь, дрожа,
А представить последствия и урон
В тот момент не способна твоя душа.
ПОМЕТЫ НА ПОЛЯХ
1.
Я бы хотел об Италии больше узнать от Толстого.
Анна и Вронский там были, но он о прогулках — ни слова —
Медленных тех — среди пиний, и миртов, и лавров.
Сказано: жили в палаццо средь штофных гардин, канделябров,
Ваз на консолях, каминов, полов мозаичных и статуй —
И ничего о Венеции, Риме, Неаполе… смятый
И проходной эпизод… никаких поцелуев на фоне
Римских фонтанов… хоть раз усадил бы он их на балконе!
Что вы! Героям своим никаких не давал послаблений
Автор в железных очках, — хоть бы несколько чудных мгновений
Им подарил на канале в футляроподобной гондоле!
Вычеркнул твердой рукой эту блажь: под Орлом они, что ли,
В Туле, Москве, чтобы их обвевало ночное дыханье?
Мало ли, что Рафаэль! Всё притворство, сплошное кривлянье
И обезьяничанье. Так и вижу, как, пасмурнолицый,
Венецианские рвет, римские отменяет страницы…
2.
Между прочим, Каренин читает француза де Лиля
“Potsie des enfers”. Что ему до поэзии ада?
Алексей Александрович хочет быть в курсе и стиля,
И проблем современных, не нужных ему для доклада,
Но его добросовестность, тяга похвальная эта
К овладению новым, ему несозвучным и трудным,
Вызывает улыбку любовную, — до кабинета
Провожает жена его с чувством сердечным и чудным.
Доживи он до старости, стал бы читать, принуждая
К объективности разум, и “Снежную маску”, и “Урну”,
Ставя кое-где галочки, мало что в них понимая.
Понимать и не надо весь пепельный этот, лазурный,
Аметистово-аспидный вздор с привлечением ритмов
Самых скверных, назойливых, даром что снежных и звездных,
И не скажет никто ему: Лучше прочел бы молитву.
Зачитался, мой бедный, ложился бы спать, да и поздно.
3.
Я не знаю, был ли век
Девятнадцатый, но были
Книги: в книгах падал снег
На возок, на круп кобылий.
Тень ли, муж, — неважно, кто
В дом входил, белее мела —
И военное пальто
Там на вешалке висело.
Этот предан, тот любим,
В звездном прахе, снежной пыли,
И наследуем мы им,
А не тем, кто въяви жили.
Мокрый ворс, седая прядь —
Это снег такой белёсый.
Может быть, не горевать,
Что сегодня нету прозы?
А не то живешь, живешь
Трудно, жадно, бестолково,
А тебя заменит ложь —
Чудо вымысла и слова!
БАЙРОН
Галине Гампер
Наняв английский бриг, из Генуи лазурной
Он в море вышел; с ним два друга, восемь слуг,
Да врач, да экипаж; ни мертвенной, ни бурной
Погоды не страшась, ни сплетен, ни фелюг
Разбойничьих, ни вас, английские изданья
“Куотерли ревью” и “Таймс”, — смешны вы тем,
Кто поднял паруса и жизни “До свиданья!”
Сказал. — Надолго ты собрался? — Насовсем.
Завидую ему на быстром “Геркулесе”:
Двухмачтовый, дойдет до Греции стремглав…
Нам так не поступить: ни мужества, ни спеси.
И бедность держит нас надежно за рукав.
И, слава богу, мир на наши выкрутасы
И выходки смотреть не станет, — не до них.
И в Вырице у нас цветочки синеглазы,
Как море, и другой на нас находит стих.
|
|
