 |
ПАНТЕОН
№3, 1998
Моисей Цетлин
ЛАТИНИСТ
Апрель 1995 года был особенно жарким, в памяти остался зной одного печального дня... На похоронах Моисея Наумовича Цетлина присутствовали прежде всего историки, коллеги покойного латиниста. Пожалуй, из причастных к поэзии не оказалось никого. И говорить над гробом о главном деле Цетлина, о его стихах, неожиданно пришлось мне, человеку знакомому, но далеко не самому близкому. Я болезненно осознал в те минуты, что мы прощаемся с крупным поэтом. Моисей Цетлин с гордостью называл себя «потомком декабриста». Имелся в виду участник событий на Сенатской площади, видный член Северного общества Григорий Перетц, родом из крещеных евреев. Родословие Цетлина связано с белорусским Шкловом, давшем немало значительных в отечественной культуре людей. В родстве московский поэт был и с видным автором эмиграции Амари, с семьей Цетлиных, меценатов. Есть известные слова Эпикура, завещавшего каждому из смертных: «Живи незаметно!» Уцелевший в бурях лет, ушедший от нас на девяностом году жизни, Цетлин этому правилу, кажется, следовал. Многие десятилетия был не очень заметным преподавателем московских вузов. Неспешно переводил стихи Иегуды Галеви, поздних латинских авторов, «последнего римлянина» Боэция. Специальную монографию посвятил еврейским путешественникам средневековья, в том числе — знаменитому Вениамину из Туделы. Материалы по любимым историческим темам щедро дарил ученикам, иные из которых достигли видного положения в науке. Но и самые преданные ученики поздно узнали о том, что Цетлин писал стихи. Иной раз одно-другое стихотвореньице печаталось в «Дне поэзии». Вышла книжка «Линии ливня», в которой есть несколько сильных вещей, но полноценного представления о Цетлине-поэте она не дает... Я много часов перебирал пожелтелую груду рукописей Цетлина, помогая его вдове Татьяне Михайловне Соколовой, женщине высокообразованной, занимающейся греческим языком и эллинизмом. Меня смущали ирония и бездна премудрости. Того и другого было немало и в словах Татьяны Михайловны и в стихах покойного поэта. Но в стихах было еще и много другого: сила чувства, то гневного, то умиленного, страсть, одинокое величие. Около трех тысяч стихотворений, и самые ранние датированы началом двадцатых годов. Десятки стихов блистательных, антологических. Думаю, недосягаемым образцом и камертоном для Цетлина всегда оставалась волшебная пушкинская драма «Моцарт и Сальери». Большего благородства в звуке нет в нашей поэзии и по моему скромному разумению... За полвека поэтика Цетлина, мне кажется, не изменилась. Может быть, только прибавилось строгости в стихе, в рифмах и еще дерзостней стало сопряжение каких-то «далековатых» идей.
Цетлин помог мне запоздало прояснить смутное ощущение, вызываемое красотой античных пропорций, которая для него была «бездуховная форма. Эвклид»: И не тернии нищего брата,
И не язвы распятий, не дух,
Что струится из каждой морщины
Неподвижных голландских старух. Затягивает, как темный водоворот, это безумие обретенной истины. Вечный страх перед Апокалипсисом и жажда его. Но, глядя на русских блаженных, Цетлин светлел: «И званье у него простое было — Вахтер на фабричонке никудышной. Но Божий перст, Престолы все и силы Его своим считали в Сонме Вышних». Оставаясь поэтом религиозным и духовным, Цетлин и подлинный атеизм понимал как утонченную форму религии, неразрывно с первоосновой связанную. Все-таки отношение к миру было в значительной мере «леонтьевским», эстетическим. Внезапно колют сердце слова о Кольридже: «...вдыхая запах Пленительный гниенья и распада». Но он ненавидел сам распад, мелкость души, «термидорианство», серую середину. В строчке Боратынского «Велик Господь! Он милосерд, но прав...» важна расстановка слов. Обыкновенный ход мысли был бы иным: «Прав, но милосерд...» Но слова Боратынского гениальны в своей кажущейся простоте. Да, и наш современник Цетлин был религиозен. Но Бог этой поэзии не благостен и не кроток. Ни в коем случае не милосерд. Но прав! Поразительно и страшно стихотворение Моисея Цетлина «Лесной пожар». Эта тема возникала уже у Тютчева, была у Гумилева. Свидетелем ужасов нашего столетия она решается беспощадно: «...Рыдали женщины, Укрыв собой детей, Спасая жалкий скарб толпа металась. И горняя из пламени рука то появлялась, то опять скрывалась». Михаил Синельников
МОИСЕЙ ЦЕТЛИН
СЕСТРЫ На широких
божественных лицах
след оставил
торжественный каменный век.
Сосцы розовеют
на темном пергамене тел.
Женщины кафров, зулусов,
племен допотопных
Замбези, Убанги и Конго,
осень сегодня
под Козерогом у вас!
А у нас уже веют
марта весенние ветры,
и женщины наши
так странно походят на вас,
готтентотские Евы!
Образ старости всюду один
на любой широте.
1979
СТЕПНЫЕ СНЫ
Пустыня за окном вагона.
Луна. Пески.
Буддийские ласкают ветры
Твои виски.
У полотна темнеет остов.
Века текут.
Кентавра под откос швырнуло
На всем скаку. Не видел то ни Олеарий,
Ни машинист.
И умирал локомотива
В созвездьях свист.
1979
ВОСТОЧНЫЙ БАЗАР
Бухарский Вавилон наречий и племен.
Шелков и тканей яростные спектры.
Корана вязь и молоко ослиц.
И самиздат, неведомо откуда, —
Исус Христос, Исус, — супер-звезда.
1980
ЛЭНД-ЛОРД
Сегодня явился ко мне поселянин,
Сняв шапку стоял и, меня заклиная,
Молил, чтоб позволил я сотку землицы
Под репу вскопать у ворот, где граница. Я был удивлен, не скажу, чтобы горд.
Приятель, ведь я — не помещик, не лорд!
Я — просто чудак-латинист, я — школяр:
Мне дорог Платон, Цицерон, Абеляр. Копай, где захочешь! Земля ведь от неба!
Такою была при Адаме и Еве,
Такой и осталась — неплодной и тощей!
Всё — божье! и земли, и зори, и рощи... Копай! Но в подарок мне первую репу
Неси, как лэнд-лорду, и руку я крепко
Пожму заскорузлую, выпьешь со мной,
Со мной, и с моей молодою женой!
1957
ДОРОГА НА ВАЛГУ
Здесь бились шведы с русскими. Опять
Пожар заката в окнах старой Эльвы.
Как мачты океанских кораблей,
Петра и Карла видевшие сосны, —
Свидетельницы Северной войны. Раскидистая пиния покрыла
Своею тенью сотни прошлых лет. Но трубочист с железною метлою,
От сажи черен, белозубый мавр,
На мотоцикле мчится через Время.
1975
ДЕВА В ДЖИНСАХ
Верхом на осажденный Орлеан
она летела.
За Шарлика, еще не короля,
вся изболела.
Но предал он ее, став королем,
Валуй ничтожный.
Сожгли бедняжку Жанну на костре.
Как это можно!
1982
НА ВОЛГЕ
Ушел на рейд туристский теплоход.
Каюты пусты. Все — на берегу.
И я по трапу устремляюсь вниз. Увижу, думал, Карфаген, руины.
Их — нет. Высокомерно безобразье
Домов и арок, и универмагов. К могилам, где каменья вопиют,
Я убегаю от толпы ленивой
Хмельных юнцов, упитанных наяд Туда, где светит имя демиурга,
Где Мнемосины явственен язык,
Где хор и маски, и театр Эсхила.
1986 К ВОСТОКУ ОТ СУЭЦА Не знаю, сердцу где согреться
В когтях измен,
Едва ль к востоку от Суэца,
Где жив Гоген. Где черных Афродит колени,
Как фазы лун,
Где рифы моет в исступленье
Седой бурун.
1987 • • • А.Н.С. Стоял здесь дом, — назад сто лет, —
Известный дуэлянт, поэт,
Влюбленный в муз, и в пунш, и в ром, —
Мишель, — родился в доме том. Был он задира и нахал,
За что убит был наповал,
На месте же, где жил поэт,
Живет теперь лермонтовед.
1958
СЛОВЕСНОСТЬ
Полячишка хвастливый
трепался однажды с плешивым
иудеем за жизнь,
за пуризм, если только не вру. Кипятился ляшонок.
Еврей возражал, не сдаваясь,
опираясь на Ра2ши
и весь Вавилонский Талмуд. Да, словесность
ужасно хреновая штука,
взять ее как девчонку
врасплох никому не дано. Мы ушли далеко
от Владимира Даля, конечно,
но Одесса нам всем
дорога, как хмельное вино.
1983
МАРТОВСКИЕ ЗОРИ
Горящие, как Океан, жирафы,
Идущие по звездам корабли,
Лукавый змий — Иосиф Каиафа
И сумасшедший Сальвадор Дали.
1988 Публикация Татьяны Соколовой
|
|
