 |
ГОЛОСА
№4, 1997
Юрий Кублановский
ПОЛУСТАНОК
Илье
1
Мир лет сто одинаков
пристанционный - и
в хижинах и бараках
рано зажглись огни.
Так же ползет, морщинясь,
с крыш снеговой покров;
тот же идет, волынясь,
зов из иных миров.
Поводья в алмазной саже
натянутые туда,
где жизнь по губам помажет.
Махровая лебеда
лепится к стеклам,
травы
изморози звенят,
если идут составы
встречные и подряд.
Словно в необозримом
поле у Городни
Третьего рейха с Римом
Третьим грядут бои:
сшибка оккультной рати
с заповедью в груди
бьющейся: "Бога ради,
только не навреди".
Больше гадать не буду,
ибо ответ один:
просто сдают посуду
после сороковин
праведные потомки,
зарясь на снегирей.
...Надо б звезде соломки
тут подстелить скорей,
чтобы не больно падать
было ее сюда
пеплу - со снегопадом
смешанному всегда.
2
Чтобы могли глаза
видеть всё честь по чести,
надо отъехать за
Вологду верст на двести.
Там садовод-мороз
с каждой верстой прилежней;
каждый барак зарос
флорою жизни прежней.
Сообразят дружки,
и проберут до дрожи
пьяные матюжки
устюжской молодежи;
и при наличье звезд
хмурит смиренно лобик,
ибо подсчет не прост,
виды видавший бобик.
...Затемно пестик тронь
тут рукомойника -
так же суха ладонь,
как у покойника.
Словно через фрамугу
умершему за пять
лет перед этим - другу
стало, что мне сказать:
будто в урочный час
за морем хвойных копий
не постоял за нас
грешных святой Прокопий.
Только возьмется за
сердце тоска такая,
тут и проклюнется
первая жизнь... вторая...
С кровом им помогли
прошлых веков времянки,
неоприходованной земли
сонные полустанки.
3
На старом фронтонце убогом
вокзала заметно едва
название места: Берлога,
хоть значится Коноша-2.
Как будто тут, в скрюченных клеммах
цигарок раздув огоньки,
прошли с пентаграммой на шлемах
на мокрое дело ваньки.
И с веток снесенное
хрипло
шумит вразнобой воронье:
погибла Россия, погибла.
А все остальное - вранье.
Плеяда любезных державе
багровых и синих огней
блестит в темноте - над ужами
сужающихся путей.
...Но если минуту, не дольше,
стоит тут состав испокон,
с три Франции, если не больше,
до Коноши-3 перегон,
считайте, что сослепу, спьяну
прибившись к чужому огню,
отстану, останусь, отстану,
отстану и не догоню.
Чтоб жизнь мельтешить перестала,
последние сроки дробя,
довольно тянуть одеяло
пространства опять на себя.
ОГОНЕК
Под парусами снежных осыпей
с простертых лап, когда светает
или становится еще темней,
куда ж нам плыть?.. Никто не знает.
Одни по насту задубелому
целенаправленно дворняжки
бегут, как - черные по белому -
из той прославленной упряжки,
когда пустынями Антарктики,
где день еще не начинался,
при полыхании галактики
Колчак на помощь Толлю мчался.
И заносили хлопья крупные
буссоль, планшеты, строганину.
Во сне и под двумя тулупами
знобит или толкает в спину
невероятное грядущее
с его любовью,
с послерасстрельною, несущею
стремниной - подо льдом - к зимовью.
…Багровый, добела оранжевый
в снегах покорных,
должно быть, оторвался заживо
от тех - что возле чудотворных,
то в чаще навсегда скрывается,
то вдруг соскальзывает с ветки,
то нестерпимо разгорается
в грудной, тряпьем накрытой клетке,
на склонах кладбища - под стать крылу -
дрейфует огонек купины.
И стало слышно где-то около
как раскатились в детстве по полу
рождественские мандарины.
ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ АГАФОНОВА
Открытого космоса сгустки,
туманностей тусклый распыл
за стенами нашей кутузки,
которую он подсинил.
В опорках затекшую ногу
заносишь порой за порог
и грудью торишь понемногу
несущийся встречно поток.
Как много всего за плечами
у нас: и начало конца,
и барский дурдом со свечами,
где машут и машут с крыльца.
Недаром с дыханьем неровным
подальше от этих миров
свою Паранойю Петровну
на воды возил Гончаров.
...То вдруг осыпается сверху
мерцающий пепел комет,
то юркнет в пруду водомерка,
оставив серебряный след.
То сердце взаимообразно
обвально застыло в груди
всего-то в вершке от соблазна,
какого? - разведай поди.
. . .
Твои глаза смиренные, стальные
глядят в окно сквозь падающий снег.
И улицы полуживые
от русел вымерзших до основанья рек
отличны разве выхлопами гари,
когда зеленый свет;
в палатке-крепости смурной пассионарий
торгует выпивкой, надев бронежилет.
На явку здешнюю - былое хороня
от тех, с кем лучше разминуться, -
поостерегся б я когда-нибудь вернуться
на склоне дня,
в привычной тесноте от снега отряхнуться;
ни в нетерпении скорей к столу подсесть,
ни, вытянув на свет бумаги лист безгласный,
вдруг записать стишок ни с чем не сообразный,
ни шепотом его, ликуя, перечесть...
На всем лежит твой взгляд стальной и ясный.
|
|
