Последнее обновление: №1, 2019 г.

Библиотека, журналы ( книги )  ( журналы )

ОЙКУМЕНА
№1, 1998

Дмитрий Кузьмин

ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ: КЛУБЫ И САЛОНЫ
Условимся вначале, о чем идет речь.

Допустим, что литература состоит из текстов (есть и другие точки зрения). Тексты появляются (пишутся), более поздние — вслед за более ранними, последующие — по воле автора или помимо нее — как-то относятся к предшествующим. Это — литературный процесс. Но в таком — чистом, абсолютном — виде литература нам непосредственно не доступна: ведь знакомимся мы — как объяснил Ю.М.Лотман — не с текстом, а с произведением. Текст — всегда один и тот же; произведение существует здесь и сейчас: какая-нибудь — возьмем первый попавшийся пример — “Алиса в стране чудес” для викторианской Англии — одна книга, для поздне- и постсоветской России — совсем другая. И одна из граней превращения текста в произведение — то, как он попадает к читателю: печатается в академическом собрании сочинений или в самиздатском журнале, звучит на стадионе перед многотысячной аудиторией или в частном доме среди посвященных... Это — литературная жизнь. Ее не стоит путать с литературным бытом — скажем, перепиской писателей, их профессиональным и дружеским общением, — словом, связанными с литературой элементами частной жизни; впрочем, как показал Ю.Н.Тынянов, непреодолимой границы тут нет, и в иные эпохи приятельские литературные забавы, то, что мы теперь назвали бы “тусовкой”, могут оказывать исключительное влияние не только на литературную жизнь, но и на литературный процесс, — так было в пушкинские времена, так — в 10—20-е годы нынешнего столетия. Может быть, о таком положении вещей можно говорить и сегодня.

Традиционно больше внимания — к письменным (печатным) формам литературной жизни. И потому, что в современной культуре именно печатная форма существования литературы мыслится как основная, ведущая, и потому, что книга или журнал представляются чем-то более долговечным и, стало быть, существенным, чем, скажем, литературный вечер.

Литературная жизнь в ее устной форме — что-то вроде бы эфемерное, незначительное: поэт прочитал стихотворение, отзвучал голос — и все сразу кончилось, этого не достать в любой момент с полки, не перечитать, не вернуть... То, что такая эфемерность обладает своей силой и мощью, по-своему воздействуя не только на слушателя, но и на писателя, создавая особую атмосферу — способную вызывать к жизни новые произведения, — все это зачастую осознается спустя годы и десятилетия, и тогда ученые мужи устремляются в архивы, чтобы узнать, как это было — в “Кафе поэтов”, в “Бродячей собаке”, в Политехническом... Но от устных форм литературы остается не так много письменных свидетельств (увы! это касается и нынешних времен: фото-, аудио-, видеосвидетельств тоже, судя по всему, останется совершенно недостаточно). А между тем есть точка зрения (представленная, например, Львом Рубинштейном), что сегодня устная презентация литературного текста, прежде всего — авторское чтение, становится наиболее важной и значимой. И в самом деле: постмодерн, пафос которого — произвольность интерпретации, вызывает обратную реакцию — желание узнать, как сам автор интерпретирует свой текст; самая простая и доступная возможность здесь — услышать авторское чтение (ведь озвучить текст — значит истолковать его). Это не говоря уже о том, что многие явления современной литературы граничат с театром.

Написать историю российской литературной жизни XX столетия еще предстоит, и устные формы играли в ней огромную роль. Даже в самые мрачные времена они последними вымирали и первыми возрождались. Так в конце 20-х обериуты, не получившие возможности выйти к читателю книгой или альманахом, присутствовали в литературной жизни своими концертными выступлениями. Так в начале 60-х, участвуя в ленинградских “турнирах поэтов”, дебютировал молодой Бродский, а в Москве несколькими годами позже — поэты СМОГа. С этого времени, помимо официальной литературной жизни с ее жесткой идеологической и эстетической регламентацией, формируются два новых течения — их можно назвать неофициальным и полуофициальным. Неофициальное — принципиально независимые от советского управления литературой частные кружки. Иные из них — “лианозовцы”, “группа Черткова” — существовали и раньше, но с середины 60-х начался медленный процесс становления единого пространства неофициальной литературы, и в этом процессе одинаково важную роль играли “квартирные” литературные вечера и самиздат, особенно периодический. Полуофициальное — дозволенные (подчас — скрепя сердце) властью литературные студии, где в ряде случаев — когда у руля оказывались тонко чувствующие поэзию люди, а иногда и выдающиеся поэты, — собиралась действительно талантливая молодежь, читались и обсуждались тексты, выкристаллизовывались яркие индивидуальности. Еще ждут своего историка хорошо известные кружки Глеба Семенова и Давида Дара в Ленинграде, Аркадия Штейнберга и студия Кирилла Ковальджи — в Москве, более поздние (80-х годов) студии Вячеслава Лейкина и Ольги Татариновой, чьи воспитанники только начинают всерьез заявлять о себе. Особая страница в истории литературной жизни Москвы и России — вечера клуба “Поэзия” в середине и конце 80-х, впервые открывшие относительно широкой публике имена, которые сегодня у всех на устах, — от Сергея Гандлевского до Дмитрия Александровича Пригова.

В начале 90-х система государственного руководства литературой рухнула. Существующие по инерции обломки этой системы — “писательские союзы” — занялись, в основном, делами, к литературе отношения не имеющими; подведомственные им центры официальной литературной жизни пошли в разнос, предоставляя возможность выступления практически кому угодно, и даже буфеты с ресторанами не смогли остановить падение интереса со стороны серьезных авторов (а с ними — и слушателей), тем более, что стали большинству не по карману. Закрылись либо пришли в упадок ведущие литературные студии: в новых условиях молодежь не захотела принимать как должное фигуру руководителя, мэтра, который “знает, как надо”. Участникам неофициальной литературной жизни стало тесно на московских кухнях, а выступления в институтах, Домах культуры и т.п. времен “перестройки” пришлись большинству из них не по душе своей эстрадностью, случайностью публики, зачастую — взвинченностью обстановки. Перелом культурных эпох стал свершившимся фактом — и потребовал новых форм, новых идей, новых мест — без дурной “наследственности”.

Конечно, в некоторых случаях сохранялась и преемственность по отношению к неофициальной культурной жизни. В конце 80-х на далекой московской окраине, в Перово, был создан музей всемирно известного скульптора Вадима Сидура. Парадоксальные творения Мастера в сочетании с прихотливой планировкой помещения создали здесь уникальное пространство, не только не оставляющее никого равнодушным, но и взывающее к диалогу. И хранители музея, Галина и Михаил Сидуры, вспомнили, как в прежние времена в мастерской скульптора встречались поэты, художники и музыканты, звучали музыка и стихи... С 1989 года в Музее Сидура проходят литературные и музыкальные вечера. Предпочтение отдается авторам авангардной ориентации — наиболее созвучным поэтике самого скульптора; любимы здесь Генрих Сапгир, Сергей Бирюков, Ры Никонова. Однако для наследников Сидура, как и для него самого, авангардность — не догма, а способ соответствовать эпохе, говоря с ней на ее языке. Поэтому выступают в музее и поэты вполне традиционного склада.

Музей стал домом для общероссийских Фестивалей свободного стиха (в мае минувшего года состоялся уже 7-й) — ведь и сам Сидур был талантливым поэтом-верлибристом. К этим фестивалям — детищу поэта и филолога Юрия Орлицкого — многие относятся скептически: помнится, еще на первом фестивале Нина Искренко поинтересовалась, отчего бы тогда не проводить и фестивали пятистопного ямба, а на последнем Александр Макаров-Кротков выступил с резкой критикой в адрес тех, кому хотелось бы превратить область свободного стиха в “независимое государство”, хотя бы и карликовое, создать там отдельную систему ценностей и иерархию авторитетов (и самим занять в ней место). В этих упреках есть доля справедливости, но куда важнее, кажется, другое: каждый такой фестиваль — это срез (пусть даже под случайным углом зрения) всего пространства современной русской поэзии, попытка увидеть его целиком. Тем самым идея фестиваля в конечном счете направлена не на дробление литературы, а на постижение ее целостности (кстати сказать, фестиваль-то — верлибра, а не верлибристов, и многие его участники с неменьшим успехом могли бы выступить и на фестивале ямба).

Соседство со скульптурами, выполненными из чугуна, цемента и других весьма прочных материалов, заставляет задуматься о мгновенности звучащего слова. Поэтому с самого начала все вечера в Музее Сидура записываются на видеопленку. В последние годы к видеоархиву добавился архив печатный: к каждому вечеру музей выпускает брошюру с текстами выступающего автора. Все это вместе — видеокамера, скульптуры, даже удаленный район (в музей нельзя зайти мимоходом — нужно нарочно ехать “на встречу с искусством”) — придает вечерам у Сидура особую серьезность, чтение стихов или прозы превращается в род священнодействия. Это, может быть, чуточку несовременно, но сама несовременность такого свойства чрезвычайно притягательна.

Еще более несовременным кажется другой центр московской литературной жизни, наследующий былой эпохе, — клуб “Образ и мысль”, обосновавшийся в ничем не примечательной районной библиотеке в Черемушках. Это действительно клуб, созданный в свое время известным критиком Михаилом Эпштейном и уже почти десятилетие поддерживаемый усилиями директора библиотеки Софьи Олиновой. Собираются по большей части одни и те же люди, многие из них — поэты и прозаики, но малоизвестные (подчас — незаслуженно; некоторые — Владимир Герцик, Фаина Гримберг — в последние годы начинают выходить к читателю, но с трудом и понемногу: здесь сохранилась прежняя интеллигентская система ценностей, по которой пробивным быть некрасиво). Ставится самовар, кто-то достает печенье, сушки, кто-то — приготовленный дома пирог... Кажется, какое отношение эти полудомашние посиделки могут иметь к литературной жизни, значимой в масштабах страны? Но не так все просто. Именно здесь, в сугубо приватной обстановке, сохранился вымиравший как будто жанр литературной жизни — встреча с писателем, предполагающая не только (а порой — и не столько) чтение стихов или прозы (как это происходит в других сегодняшних литературных клубах и салонах), но и доброжелательный разговор между автором и его читателями и коллегами. И оказывается, что такой жанр обладает своей привлекательностью — причем для авторов очень разных: от поэта-минималиста Ивана Ахметьева до драматурга и телеведущей Марии Арбатовой. “Образ и мысль” — единственный московский литературный клуб, в котором программа расписана на полгода вперед. Для кого-то из писателей архаичность клуба — приятная нотка ностальгии, а для кого-то — и воспоминание о будущем: в поисках того, что будет после постмодерна, многие приходят к мысли о не меньшей ценности разговора о литературе по сравнению с самой литературой, к важности коммуникативных задач поэзии. Так или иначе — желающих выступить в клубе не убавляется.

Салон “Классики XXI века”, обосновавшийся под крышей Библиотеки имени Чехова, сравнительно с Музеем Сидура и “Образом и мыслью” совсем молод: он открылся 25 мая 1994 г. по инициативе поэта Руслана Элинина. Однако за три года стараниями куратора Елены Пахомовой “Классики” приобрели широкую известность и немалый престиж, Пахомова и Элинин стремятся охватить все пространство текущей литературы, представить новую русскую поэзию как единое целое. Отсюда — соседство в программе салона Юрия Кублановского — и Льва Рубинштейна, Инны Лиснянской — и Всеволода Некрасова. Чаще выступают авторы с именем и репутацией, но не забывают и молодежь: помнится яркое выступление Дмитрия Воденникова — одной из наиболее заметных фигур среди авторов, которым сегодня под 30, помнится переполненный зал на презентации альманаха молодой литературы “Вавилон”, любопытный вечер поэтов из Липецка (увы, провинцию в Москве знают плохо — и, вопреки представлениям многих провинциалов, незнанием этим тяготятся). Но главная особенность салона Пахомовой — это, как ни парадоксально, активная кулуарная жизнь: фойе, буфет, крохотное крылечко при входе — редакторы собирают рукописи, авторы надписывают свежевышедшие книги, обсуждают новые публикации... Иными словами, рука об руку с литературной жизнью здесь бурлит литературный быт.

Создававшийся полутора годами позже “Классиков XXI века” Крымский клуб Игоря Сида поначалу казался своего рода дублером салона Пахомовой и Элинина — запасной площадкой для тех же авторов, позволяющей не ждать возможности выступления по полгода. И как бы изощренно ни выстраивал Сид концепцию клуба, представляя Тавриду исконным центром притяжения для разных культур, а просторный выставочный зал Арт-центра “Феникс” (где этот клуб размещается) — кусочком Крыма в Москве, для гостей клуба единственной “крымской” нотой оставался неизменный бюст Волошина. Но постепенно индивидуальность куратора, его склонность к возведению вокруг литературы сложных интеллектуальных конструкций придали индивидуальный облик и этому клубу. Костяком программы стали большие дискуссии и круглые столы с участием не столько критиков или литературоведов, сколько, прежде всего, самих поэтов. Такие, как конференция по “геопоэтике”, посвященная способам взаимодействия литературы, поэзии с социальной действительностью, или диспут “Литературные мафии” — о том, кто, как и почему формирует представления общества и литературной общественности об иерархии поэтических авторитетов... Даже обыкновенные авторские вечера часто превращаются в дискуссии, причем речь обыкновенно идет именно о связях поэзии, литературы с “окружающей” реальностью — как бы по-разному ни трактовали эти связи такие разные (но равно привечаемые в Крымском клубе) авторы, как, например, Иван Жданов и Андрей Сергеев.

Перед литературными клубами, появившимися в последние год-два, с самого начала вставал вопрос о собственной экологической нише: ведь на скудость литературной жизни жаловаться уже не приходилось, тем более, что, помимо названных четырех клубов, не прекращалась и какая-никакая активность ЦДЛ, усилиями недавно ушедшего изКжизни Юрия Виноградова проводились литературные вечера в Музее Маяковского (поКбольшей части представлявшие шестидесятническую и постшестидесятническую поэзию — в диапазоне от Новеллы Матвеевой до Наума Коржавина), случались литературные мероприятия в Центральном Доме Работников Искусства, Музее Цветаевой, других местах.

Оказалось, что нишу вполне возможно измыслить, создать и обустроить — было бы желание. Два сезона отработал уже Георгиевский клуб (особнячок одного из бесчисленных писательских союзов, давший ему пристанище, разместился в одноименном переулке). Здесь нет ни артистической обстановки Музея Сидура, ни ностальгической приватности “Образа и мысли”, ни парадности, переходящей в помпезность, салона “Классики XXI века” с его зеркальными потолками, — все чрезвычайно аскетично: крохотная комната, стулья с откидными сидениями, соединенные по три и напоминающие о школьном актовом зале... И хозяйка клуба Татьяна Михайловская — не просто организатор-энтузиаст, а заведующая “отделом практики” (фактически — современной русской литературы) филологического журнала “Новое литературное обозрение”. Отсюда — своеобразие клуба: здешние вечера — это скорее всего собрания профессионалов-экспертов. У Пахомовой обычно представляют продуманную, устоявшуюся программу, часто — вышедший или подготовленный сборник; у Михайловской — только что написанное и еще не до конца осознанное самим автором, или нечто неожиданное, нехарактерное для данного автора (скажем, именно здесь впервые прозвучал цикл Владимира Строчкова “Ориентации”, демонстрирующий совершенно новую для него манеру письма). Идущий здесь разговор о литературе — это не беседа писателя, поэта с благожелательными, но не всегда входящими в число близких коллег слушателями, как в “Образе и мысли”, а обсуждение в кругу своих (здесь почти нет постоянной аудитории — приходят именно на конкретное мероприятие). Причем обсуждаются, в отличие от Крымского клуба, сами звучащие тексты или иное предъявленное литературное явление (запомнились, например, дебаты по поводу творческой концепции альманаха “Черновик”, представленной его редактором Александром Очеретянским, или дискуссия о феномене СМОГа, его месте в истории русской поэзии последних десятилетий).

Осенью 1996 г. под эгидой Библиотеки имени Тургенева открылся литературный клуб “Авторник” Союза молодых литераторов “Вавилон”. Странное название клуба восходит к строчке из стихотворения Иннокентия Анненского “Нервы”:

— А день какой? — Авторник!

— “вавилоняне” переосмыслили это словцо в духе шалтай-болтаевского “слова-бумажника”: “автор” + “вторник” (вечера в клубе проходят по вторникам). Создатели “Авторника”, как и хозяева “Классиков XXI века”, выбрали в качестве руководящей идеи концепцию единого литературного пространства. Однако задачу свою в “Авторнике” увидели иначе: не просто сформировать универсальный контекст, в котором обретут свое законное место самые разные и даже несовместимые авторы, а выявить (или выстроить) конкретные взаимосвязи, влияния и притяжения. Отсюда — такая значительная роль диалогического начала во всех мероприятиях “Авторника”. Другой принцип, положенный здесь в основу, — поиск нетрадиционных форм устной презентации литературного (прежде всего — поэтического) текста. “Вавилоняне” обратили внимание на то, что привычный жанр персонального вечера потихоньку становится рутинным, “автоматизируется” (пользуясь метким термином Виктора Шкловского), читаемые друг за другом стихи зачастую сливаются в сплошной поток, этакий стихотворный гул... Как вернуть звучащему стиху свежесть восприятия? Как сделать значимым каждое звучащее произведение? В “Авторнике” предлагают для этого “Антифон” — цикл вечеров, в ходе которых два автора читают по очереди, в режиме живого диалога. В результате каждое стихотворение оказывается выделенным, подчеркнутым, поскольку вокруг — контрастный фон: два текста другого автора. В то же время авторы встречаются не случайные, а связанные определенной общностью поэтики — и в таком диалоге живее и нагляднее выступают как переклички, так и разногласия... Наконец, для “Вавилона” естественно стремление вывести на авансцену молодых авторов, поэтому каждый “антифонный” диалог — это еще и мост между поколениями. И оказывается, что поколение 20—25-летних вовсе не боится сопоставления с признанными авторитетами: на равных звучали голоса Дмитрия Воденникова, Всеволода Зельченко, Станислава Львовского рядом с Тимуром Кибировым, Сергеем Гандлевским, Владимиром Аристовым... Также на диалоге, только заочном, построен другой цикл “Авторника” — “Альтруистический”: поэты, прозаики, критики читают чужие произведения, очерчивая тем самым круг своих привязанностей в современной (а иногда и несовременной) литературе. Здесь увлеченно читал Бродского Андрей Сергеев, а какую широту диапазона продемонстрировал Генрих Сапгир, начавший с Блока и закончивший стихами 18-летнего Данилы Давыдова!..

Шесть литературных клубов для Москвы — явно не предел. Собственно, центров московской литературной жизни больше — мы не назвали Эссе-клуб при журнале “Новая Юность” (поэзия играет в нем второстепенную роль), двуязычный литературный салон при книжном магазине “Shakespeare” (где знакомят англоговорящих иностранцев с переводами современной русской литературы), совсем новый и не успевший обрести свое лицо салон “Летний сад”... С недавних пор встречи поэтов с читателями проводит один из крупнейших московских книжных магазинов “Библио-Глобус”, — и хотя многие авторы чувствуют себя несколько неуютно, стоя за прилавком со своей книжкой, этот странный жанр оправдан уже тем, что — как знать? — напомнит кому-то из случайных посетителей магазина: пока он проходит себе стороной, поэзия продолжает жить, и эта жизнь может быть интересна. Наконец, нельзя не назвать еще один литературный клуб, в отличие от всех названных, не имеющий постоянной сцены и проводящий свои мероприятия в разных местах (чаще других — в Крымском клубе), — это Клуб литературного перформанса Светы Литвак и Николая Байтова, экспериментирующий с различными литературными играми, театрализованными акциями, маргинальными литературными формами. Они устроили, например, фестиваль бук-арта — необычных по замыслу и конструкции книг, придуманных и оформленных самими авторами. А в другой раз — “Литературный карнавал”, в ходе которого поэтам и критикам предлагалось, в соответствии с идеями М.М.Бахтина, подвергнуть осмеянию самые близкие и важные для них имена и произведения современной поэзии.

Все названные клубы и салоны объединяет важная общая черта: это — авторские проекты. Не случайно, упоминая клуб, непременно называют имя хозяина, куратора. Какими бы разными представлениями о литературе и литературной жизни ни руководствовались Софья Олинова и Галина Сидур, Елена Пахомова и Татьяна Михайловская, — для каждой из них организация литературной жизни является авторской творческой деятельностью. В этом отношении новые литературные клубы сродни новым литературным журналам и альманахам, которые по большей части также связаны с определенным именем; больше того — и клубы, и журналы в качестве авторских проектов отвечают общему движению культуры и искусства, в которых так много внимания уделяется ныне контексту и метатексту. Движение это раньше проявилось в изобразительном искусстве, где сегодня фигура галериста — держателя и “автора” художественной галереи, организатора контекста — стала сопоставимой по значимости с фигурой художника. И это естественно. С одной стороны, в эпоху информационного взрыва пространство искусства настолько разрослось, что охватить его взглядом может только посвятивший этому жизнь профессионал, все остальные имеют дело с фрагментами, и чрезвычайно важно, чтобы этот фрагмент образовывался не случайным попаданием в поле зрения, а каким-то экспертным механизмом: экспертов заведомо меньше, чем художников, и между ними зрителю (читателю) проще осуществить сознательный выбор. С другой стороны, постмодерн внятно заявляет о том, что искусство может и должно, наряду с природой или внутренней жизнью человека, быть материалом искусства; и мы понимаем, что работа человека, пропустившего через себя ряд стихотворений или полотен и в итоге сформировавшего из них некое единство, — это тоже творчество: в созданном метатексте каждый стих оказывается больше самого себя.

Осознание единой цеховой принадлежности привело руководителей шести ведущих литературных клубов к созданию 12 декабря 1996 г. Круглого стола литературных клубов и салонов Москвы. Зримый результат пока один: ежемесячный информационный бюллетень “Литературная жизнь Москвы”, ведущий хронику литературных вечеров и публикующий планы литературных клубов на следующий месяц. Но перспектива этого начинания видится более глобальной. Научно-философская мысль последних десятилетий настоятельно приучает нас к позиционному видению: один и тот же текст читается по-разному критиком, историком, социологом, просто читателем, причем в этих разных ипостасях вполне может выступать один и тот же человек. “Литературтрегер” — новая, постепенно формирующаяся позиция. Особенность ее в том, что ее носители находятся на стыке литературного процесса и литературной жизни, видят и чувствуют, как одно связывается и взаимодействует с другим. Важность же этой позиции, помимо всего вышесказанного, в том, что именно ее четкое осознание может противостоять извечному и соблазнительному оптическому обману — подмене критериев художественности (как бы широко и по-разному их ни понимать) игрой на рынке репутаций.

Скажем в заключение и о том, что богатая событиями литературная жизнь, в том числе в ее устной форме, не является прерогативой Москвы. Правда, в провинции по большей части дело пока ограничивается редкими вспышками в виде различных фестивалей. Зато в Петербурге 1997 год ознаменовался заметным всплеском литературных вечеров. Регулярный характер приобрели вечера клуба “Утконос” (куратор Валерий Шубинский), в которых участвуют авторы, условно говоря, традиционалистского направления — как представители старшего поколения (Сергей Стратановский, Сергей Вольф), так и молодежь. Под руководством Виктора Кривулина под крышей Интерьерного театра начал работать Театр поэзии, вписывающий привычные формы авторского чтения в необычную рамку перформанса и хэппенинга. Под крышей Музея Ахматовой открыла цикл “Мастерская просодики” Лариса Березовчук: сюда приглашают выступать поэтов с ярко индивидуальной манерой декламации — Сергея Бирюкова, Александра Горнона, Сергея Завьялова, Лесю Тышковскую.

Что будет завтра? Однозначно ответить трудно. Думается, однако, что даже в Москве существуют определенные перспективы роста. Вероятно, можно ожидать появления более частных, локальных литературных клубов, замкнутых на какой-то жанр, или форму, или группу авторов, — потому что существующую сейчас тенденцию к объединению, к формированию целостного литературного пространства должна уравновешивать обратная тенденция. Наверняка будут предприниматься попытки в направлении взаимодействия и синтеза искусств — в первую очередь поэзии и музыки (сегодня, пожалуй, только известного авангардного саксофониста Сергея Летова можно назвать постоянным участником литературной жизни, а ведь поиски общих тенденций и чреватых диалогом высказываний в сопредельных видах искусства — занятие не только увлекательное, но и плодотворное). И, конечно, хотелось бы надеяться на полноценный выход провинциальных авторов на московскую сцену, а московских — на провинциальную. Это, увы, требует денег, а все до единого помянутые литературные клубы работают без какого-либо серьезного финансирования. Но распространение единого пространства литературной жизни на всю Россию (впрочем, и на те страны бывшего СССР, в которых есть русская поэзия и русский читатель поэзии, а таких немало) — сегодня задача весьма актуальная, и тот, кто поможет решить ее, сделает огромное дело для русской культуры.