 |
ГОЛОСА
№4, 1996
Татьяна Милова
. . .
Вот кроткий, подобающий ответ!..
"Гамлет", пер. Пастернака
Он так меня любил - как сорок тысяч
Любить не мог бы. Деньги нынче мусор,
Внушал мне папа - а в таких вопросах
Я папе верю. Он из Виттенберга
Привез мне авторучку и кольцо
Для зонтика - так он меня любил;
Мы виделись украдкой; он был нежен,
Сказал, что ел сушеных крокодилов -
Так он меня любил; еще сказал,
Что немцы стали очень прагматичны.
(На галерею находила тень,
Стране грозили, папа был на службе,
По вечерам случался нордґнордґвест.)
Он заходил ко мне, зарезав папу;
Сказал, что не посмел оставить в горе -
Так он меня любил, еще сказал,
Что в черном платье выгляжу пикантно.
Он так меня любил; что я жила,
Что шел июнь, что день сменялся ночью
("Ну да, она сошла с ума, бедняжка!"),
Что к чаю накрывали ровно в пять.
Перед отплытьем в Англию был бледен,
Недосыпал, чуть что играл на флейте -
Так он любил; просил себя беречь,
Не появляться на открытый воздух...
...Ох, как же все смеялись надо мной!
Вороны, как пытались отобрать
Мой амулет, волшебный мой подарок!
Как я рванулась, локти растопырив
И голову пригнув, чтоб защитить
От хищных клювов; как почти над ухом
Прокаркали, почти в плечо вцепились...
...Я, собственно, пока еще плыву.
Вокруг играют солнечные блики,
Вздымают рыбы радужную пыль
И берега сливаются в объятье
Там, вдалеке; как хорошо смотреть
На Божий мир, и песенку мурлыкать,
Сбиваясь иногда на перевод
Лозинского - стой, счастье... Мой букет
Еще со мною, теплится в ладонях;
Жужжит пчела; над кручею стоят
Мои друзья в венках из майорана,
И пионеры отдают салют.
. . .
Не часто, но все же порою
с почтовой каретой старик посещает городок,
Въезжает под главную арку,
И кучер читает газетку, паля сигаретку и облокотясь на передок,
Но держит за пазухой арфу;
Трактир закрывается, в церкви безмолвие, лавочник не отпускает керосин
И все остальные товары;
Старик расправляет манишку, чихает в платок, достает из кармана клавесин
И строит его под фанфары.
Далекий раскат камертона, подобно грозе, нарушает предвечный наш покой,
Чей воздух безветрен и горек;
Кружатся последние мухи, садятся на круп - лошадь машет хвостом, и под дугой
Звенит невзначай треугольник;
В скрипичном объятье сплетаются звонкая медь конский волос и благородный кедр,
Распиленный гдеґто за кадром,
И мы, приникая к асфальту и чуть задремав, тем не менее слушаем оркестр
Под солнцем своим незакатным.
И в этом единственный смысл всего, что мы делаем в нашем забытом городке,
В забытых домах и киношках;
И дети бегут за каретой почти налегке, в лучшем случае с пряником в руке
И с пятнами йода на ножках;
Одеты небрежно, румяны безбожно, растрепаны так, что уже не расчесать,
Не сделать проборов и бантов...
...Туда, где им светит надежда друг друга любить, и летать, и болеть, и исчезать
Под грохот своих барабанов.
. . .
...Выплюнет поезд, проспавшую свой город...
На полустанке пусто. Тревожно станет.
Ветер сырой с платформы меня гонит,
Треплет меня, рвет, за язык тянет.
Если я парус, ветер, - где моя лодка?
Если я крона, ветер, - где мои корни?
Кто я тебе? - тихо спрошу, кротко.
Звякнут вдали. Ведра?.. Заржут. Кони?..
"Не придуряйся, - кротко шепнет, тихо.-
Знаем твою кротость, твои басни.
Ты мне никто - китайский фонарь, шутиха;
Если смогу - задую. Дрожи. Гасни".
Ты здесь хозяин, ветер, - молчу, гостья.
Тракторный остов. Карьер. Ржавые трубы.
Запах реки в горле застрял костью.
Ты здесь хозяин. Опровергать трудно.
Поезд идет. Вот и я уезжаю.
Царствуй! В домах гулко, в полях голо.
Я им чужая. Моя ли вина, чужая -
Поздно. Нет мне здесь места. И нет глагола.
ИЗ ЦИКЛА "КАРТИНКИ С ВИДАМИ"
Заяузье звенит своими "з",
Как будто шмель завис над летним полем...
(Каким?.. когда?.. - сейчас еще не вспомним,
А вспомним лишь на взлетной полосе.)
Запретный плод преодолевшим рвы
Дворов Москвы, средневековоґгулких -
И горе тем, кто заплутал в проулках
И к небу обращается на "вы"!
...Кто обронил такой платок травы
В своих самокритических прогулках?..
Зарницей в отступающей грозе,
Заросшим буераком, зыбью зноя,
Заяузье, - не приходи за мною
В мой зябкий час на взлетной полосе.
Бессмертья нет; но если мы мертвы,
То нет и смерти. И ее бесполым
Лобзанием уже не обезболим
Фантомов сокрушенной головы.
...А вот и шмель кружит над лётным полем,
Разрывы мира стягивая в швы.
Заранее затягивая ввысь,
В безмолвии своем ветхозаветном
Заяузье не жалует забвеньем
Тех деревень, где мы не родились,
Где мы не ткали грубые холсты,
Где мы не пили молока парного,
Где тоже нет ни цели, ни основы...
Где небо отзывается на "ты"...
...Где, может быть, еще родимся снова,
Где нам бессмертье будет без нужды.
|
|
