 |
ГОЛОСА
№4, 1996
Александр Межиров
ЭТА ВСТРЕЧА, МОЖЕТ БЫТЬ, ПОСЛЕДНЯЯ
Очень сытно ужинал. А после
Заводил о том, что духу чужд
Подлый идеал всеобщей пользы,
Низких нужд.
И на праздничном семейном вечере
Продолжал высказываться я
О благополучном, сытом человечестве,
Без меня. С условьем, без меня.
Ну а ты сносила все безропотно,
Слушала внимательно, подробно.
В полночьґзаполночь по полкам шарила,
Чтоґто там варила, жарила.
Если человек комуґто нужен,
Ктоґнибудь ему готовит ужин.
Ну, а я тебе не нужен был.
Потрясен инстинктом женским, неразрушенным,
Просто наслаждался ужином,
Просто ел и пил.
Эта встреча, может быть, последняя,
За вокзалом Курским стужа летняя...
Если можешь, проводи, пожалуйста.
Постоим на летнем холоду.
...............
На судьбу свою пожалуйся
За минуту до того, как я уйду.
ДИПТИХ
1.Старая песенка
Невозвращение в пределы Российской
Федерации карается вплоть до высшей
меры с конфискацией имущества...
Из газет, лето 1992 года
В горах Манхэттена, в седом
Дымуґтумане,
Чеченец арендует дом
За маниґмани.
В горах Манхэттена, в дыму -
Тумане белом,
Я предложил сыграть ему
На парабеллум.
И обкатал его дотла.
А он ни слова.
Алла велик! Велик Алла -
Всему основа.
В седых Манхэттенских горах
Играй, покуда
Не превратился в пыль и прах
БеглецґИуда.
Суров закон моей страны,
Святой и грешной,
Хоть выглядит со стороны
Весьма потешно.
Но не потешно буду я
Подвергнут казни.
Ну, а пока, звезда моя,
Гори, не гасни.
Хозяин дома моего,
Абрак, чеченец,
А я, живущий у него,
Невозвращенец.
2.
Чеченец полудикий - это вы
И ваш бедлам.
Вас погубил катала из Москвы,
Любезный вам.
Два офиса спалил, порушил грант
И отнял дом,
Невозвращенец и не эмигрант
В чужой Содом, -
Российских обездоленных равнин
Мафусаил.
Но высвободился изґпод руин
Какойґто пыл..
В чужой стране, без языка, один
Продлю визит
К чеченцу полудикому, а дым
Глаза слезит.
Со школьной, так сказать, скамьи,
Из, в общем, неплохой семьи
Я легкомысленно попал
В гостиничный полуподвал.
Там по сукну катился шар,
И все удар один решал,
Маркер "Герцеговину Флор"
Курил и счет провозглашал.
Перед войной, передо мной,
Величественен и суров,
В перчатке белой, нитяной
Для протирания шаров.
Бомбоубежищем не стал
Гостиничный полуподвал.
Но в зале сделалось темно,
И на зеленое сукно,
На аспид фрейберовских плит
Какойґто черный снег летит.
Умру - придут и разберут
Бильярдный этот стол,
В который вложен весь мой труд,
Который был тяжел.
В нем все мое заключено,
Весь ад моей тоски:
Шесть луз, резина и сукно,
Три аспидных доски.
На нем играли мастера
Митасов и Ашот,
Эмиль закручивал шара,
Который не идет.
Был этот стол и плох и мал,
Название одно,
Но дух Березина слетал
На старое сукно.
Я какґто сразу разочаровался
Почти во всех, - c кем вовремя смывался
С вокзалов, из вагонов и кают,
Из аэропортов и ресторанов,
Где мы конфисковали из карманов
Все то, что просто так не отдают.
Я разочаровался какґто сразу,
И какґто сразу все произошло,
Когда мы обкатали автобазу
В буру и в секу (наше ремесло).
Я какґто сразу. Не малоґпомалу,
А весь как есть. Но не в игре, пожалуй,
А в чемґто сопредельном. Заряди,
Сулящую и рабство и свободу,
Тугую, навощенную колоду,
Расчетный день маячит впереди.
Игра - исчадье разума и духа,
Особый род особого недуга, -
И разочароваться в ней нельзя,
Тем более что сыграна не вся...
И пусть игра налево катит кати, -
И разочарованье, как изъятье
Частицы жизни на ее закате, -
И потому невелика беда,
И нету благодатней благодати,
Чем разочароваться навсегда.
ИЗ ПИСЬМА А. МЕЖИРОВА В РЕДАКЦИЮ
...все время думал о том, что стихи на восьмом десятке неизбежно и особо подвержены законам равнодушной природы - приток воздуха вселенной перекрыт известью. Нет пауз, в которых "ангелы тихо рыдают и плачут о нас".
Всю жизнь я играл, привычно считая выход с одной, а то и с двух колод. Это развивает память. Что с того... Теперь память мне только мешает. И только сводит все к житейским происшествиям... Кратко поясню стихотв<орение> "Умру. Придут и разберут..." <так в письме. - Прим. ред.>.
Николай Иванович Березин (кличка "Бейлис") был, думаю, самый великий <бильярдист>. В 1910 году он играл даже с легендарным Левушкой Зайцевым. Левушка дал ему 20 <очков форы> - и проиграл, дал 15 - и проиграл, дал 10 - и выиграл, но бросил, сказав: "Я с тобой больше играть не буду, у тебя умная игра". Впервые я увидел Николая Ивановича 17 дек<абря> 1945 года. Это был счастливейший день моей жизни. Н.И. играл божественно. Удар, внешне вялый, как бы слабый, но безмерно плотный, винт небывалый, хотя с 35 года у него начала дрожать рука (он потерял 10 очков), но продолжал давать страшные форы и почти не проигрывал. В его игре пели скрипки Моцарта, Вивальди.
Ашот в 70ґые годы играл как никто никогда. Он, слава Богу, жив. Жив Егор Митасов (кличка "Сергей"). Его игра чемґто напоми нает Николая Ивановича. Он, м<ожет> б<ыть>, второй за Березиным во всей истории нового русского бильярда. А вот Эмиль (кличка "Таш кентский") умер. Он был гений. Больше всего я тоскую по Владимиру Симоничу. Обыграть его невозможно. Но он всегда боялся куша <играть на большие деньги. - Прим. ред.>. Он мудрец, поэт. Величайший игрок...
Я только их любил и люблю, этих людей. Все остальное было пустое, пьяное, литераторское. Передайте им, пожалуйста, мой братский привет. А.М.
|
|
