 |
ГОЛОСА
№2, 1996
Михаил Синельников
МЕТАМОРФОЗЫ
Много юных Октавианов,
Марк Антоний с бутылью,
Штук двести
Раболепных сенаторов.
Цепко глянув,
Шествует Лесбия в Бухаресте.
В сонме цезарей — о, мечта нумизмата! —
Там, где Титом Тиберий к вокзальной притиснут кассе,
Идет примерка ботинок.
Так таровато
Торгуется с Брутом Кассий!
Грубоватые ветераны, матрона с Трималхионом
В толпах сарматов, гетов, славян, иудеев, турок.
Земфиры и Мариулы.
С воющим аккордеоном
Тульский турист-придурок.
В пестрых шальварах посланницы Узбекистана —
Перед гранитом Траяна...
(Впрочем, всё — из бетона).
Алчет волчица Рима.
Есть в убийстве тирана
Пафос конца Нерона.
В старой Констанце к дивному морю выйди!
Нет, побродив по свету, не убежишь от прозы.
На пьедестале зеленый стоит Овидий,
Созерцая метаморфозы.
ВОСПОМИНАНИЯ О ПОЭТЕ ВЕЛИЧАНСКОМ
Поскольку жизнь промчалась, я нынче вспомнить рад
О том, как с Величанским ходили в зоосад.
Там Африка рычала и хлопали крыла,
И тихо на скамейке мы пили из горла.
Пищало гуанако в немыслимой тоске
И думали верблюды о солнце и песке.
Печалясь и качаясь, мы вдоль решеток шли
И ничего на свете поправить не могли.
Еще о Величанском что вспомнить я могу...
Порхая, мчались пони в мелькающем кругу.
Летели наши годы в тугую пустоту,
И девочки в колясках смеялись на лету.
. . .
Мир пятизвездочных гостиниц,
Исчахнет в нем язык родной,
Но поспеши, как царь-голштинец,
Отождествиться со страной.
Средь обомлелых междометий,
Деепричастий и речей,
Постой, как Александр Третий
Меж волостных бородачей.
«АНТИ-ДЮРИНГ»
«...толстый Мирабо — Родзянко...» —
Запись в дневнике царицы.
Значит, что-то понимали эти люди. Ну и что!
Властно к темному подвалу уносила их стремнина:
«Анти-Дюринг», двести фунтов — долг учителя Лассалю,
Гемофилия, Ходынка, Достоевский и Нечаев,
Грохот ленского расстрела,
Прелесть Женни фон Вестфаллен, нос короткий Клеопатры
И Матильды фуэте.
ПЕТЕРБУРГСКИЙ РОМАН
А весной снесли его на Охту.
ПРОШЛО ПОЛВЕКА
В мае сорок пятого Аксаков
С Пастернаком, брезжущим вдали,
Старую Германию оплакав,
На багряном знамени цвели.
Лютерова Библия горела,
Танки шли в пылающий туман,
Ницше выносить из-под обстрела
Поспешал и медлил Томас Манн.
ЗИНГЕР
Зингера заветная машина
Сотню лет не старилась. Был долог
Путь до Андижана из Берлина...
Слышу стук немолкнущих иголок.
Здравствуй, Зингер, маленький кузнечик,
Местечковый мальчик голенастый!
Старый цех, сутулый ряд узбечек...
В сердце — гул размеренный и частый.
Это — в детстве стрекот полусонный
И во сне — Бангкоки и Мадрасы.
Шелестят пассаты и муссоны,
Век двадцатый, гибель белой расы.
Тонет мир с машинками твоими,
И романы Конрада — в бурунах...
Вечным солнцем высвечено имя
В кружевах готически-чугунных.
Рушатся ветшающие тряпки,
Утекают золотые нитки
И в избе моей рязанской бабки
И в лачуге дряхлой аннамитки.
В Дели, где приличней шить мужчинам,
И в горийской хижине Кекелы
С лампой керосиновой горелой
И мечтой о сыне-благочинном.
. . .
Сколько горечи и гула
Здесь, на улице пустой,
Где минувшее мелькнуло,
Словно волос золотой.
Взгляд рассеянный и вялый,
Стрижка с темным завитком.
С этой женщиной усталой
Вовсе не был я знаком.
Обрывается эпоха,
Изменяющая цвет,
Остается горечь вдоха
Глубиной в тринадцать лет.
|
|
