 |
АННАЛЫ
№2, 1996
Татьяна Толстая
ВОСПОМИНАНИЯ О ХЛЕБНИКОВЕ
1920 год. Конец ноября1.
Полгода, как ушли белые2, и Баку перекраивался и перестраивался, согласно новым порядкам.
В отделении «Росты» — «Кавросте», — где я служила, работая подписи под плакатами, и где так приятно пахло краской, клеем и свежим деревом, — встретился А.Е.Крученых3 и, по обычаю торопясь, сказал отрывисто, вертя худыми, редкостными пальцами4:
— Хлебников объявился. Вы его пригласите!5
Я посмотрела почему-то не на Крученых, а на стену и вместо нового плаката увидела на известке эскиз углем в натуральную величину: всклокоченная голова Иоанна Крестителя, в шкуре через плечо — лицо блаженное и косматое.6
— Ах, да, — сказал Крученых, следя. — Это его сегодня уже успели... похоже... Так вы позовите...
Я осталась работать, и вскоре пожаловал Хлебников, с толстой бухгалтерской книгой под мышкой7 и недоеденным ломтем черного хлеба в другой руке.
Видом он был нелеп, но скульптурен. Высокий, с громадной головой в рыжеватых, заношенных волосах, с плеч — простеганный ватник — хаки, с тесемками вместо пуговиц, на длинных ногах — разматывающиеся обмотки. Оборванный, недоодетый, он казался дезертиром, только что изловленным Крученых.
Тот его держал за локоть и подвел ко мне.
А Хлебников шел лунатично и некрепко, видно — все равно куда идти.
Сунув не все пальцы, он сел на табуретку и глаз не поднимал, всматриваясь искоса.
И лицо его было глиняно-бесцветное, не то запыленное, не то больное...
Волосы лезли склоченно, как пакля в масле — и на плечи, и на рот — безвольный и тусклый.
Вслушиваясь, улыбнулся и поднял глаза — неестественной голубизны — и, засмеявшись, сказал что-то тонким голосом.
И неприятен был контраст — голубизна глаз и гниловато-корявые зубы в паутине усов, большой рот и такой тонкий голос.
Только что он начал рассказывать, как подошел С.М.Городецкий и повел его в свой кабинет дать работу8.
Хлебников встревоженно вскочил и, наскоро съедая хлеб, пошел, сутулясь.
Получив очередные агитрисунки, стал делать подписи под ними9, поглядывая на картинки, и все советовался — так ли?
К сожалению, у меня затеряны черновики его подписей под политическими шаржами и плакатами — не могу их привести, не надеясь на свою память. Помню только: От утра и до ночи
Врангель вяжет онучи10... Хлебников все оглядывался и, узнав, что ему готовят удостоверение, выписывают паек, карточку на обед и т.п. — совершенно умиротворился и, отдав все подписи, раскрыл свой гроссбух, исписанный почти наполовину, и стал его продолжать — не то стихи, не то выкладки чисел и комментарии к ним. Прощаясь, обещал прийти завтра.
Позвать его к нам было нельзя из-за постоянного уплотнения. Просила его прийти к брату11 — у него еще была большая комната.
Вечером он пришел с А.Крученых, который очень радовался на Велимира и во всем проявлял к нему заботливость. Хлебников был важен, как и со всеми его ценящими, однако частенько на него поглядывал и как бы спрашивал совета взглядом.
Посовав всем не то два, не то три пальца, он осмотрел стены и все на них навешанное, а перед большим зеркалом остановился и долго себя разглядывал.
Вздохнув, он сел на стул у входной двери, поджав ноги, так и остался весь вечер.
Ему принесли обычную для того времени трапезу — чай с сахарином и пайковый хлеб. Закусив, он как бы успокоился — стал меньше шебаршиться — но то и дело почесывался — то голову, то ноги, то терся о спинку стула.
На столе были еще каштаны, и ему подали тарелочку. Расколупывая кожуру, Хлебников сосредоточенно молчал. Потом постепенно начал заговаривать.
Помню — два его рассказа о себе.
Один мрачный — как он лежал в харьковской больнице в тифе12 и галлюцинировал — приходили из стен незнакомые люди и толпой усаживались на постель. Было душно и противно. Потом отделялся один — цыган и хохотал, постепенно увеличиваясь, он распухал и делался больше и <выше> толпы.
Когда Хлебников стал выздоравливать, — приходил навещать его, уже наяву, кто-то из его знакомых, кормил, заботился, но зато, стащив две тетрадки стихов, — исчез13. Утверждал это Хлебников с истерическим вызовом и жалобой, и стало даже неловко, хотя, видя, что он разошелся, — хотелось попросить его прочесть новые стихотворения...
Другой рассказ еще типичнее.
Ехал Хлебников куда-то по железной дороге14. Ночью, на маленькой станции, он выглянул в окошко. Увидел у реки костер и возле него темные силуэты.
Понравилось. Он немедля вылез из вагона и присоединился к рыбакам. Вещи уехали, а в карманах было мало денег, но несколько тетрадок. И когда пошел дождь и костер стал тухнуть, — Хлебников бросал в него свои рукописи, чтобы подольше «было хорошо»15.
Два дня он рыбачил, а по ночам глядел в небо.
Потом ему все надоело, и он отправился дальше.
Образные рассказы его захватывали. Но неприятно было постоянно прорывавшееся желание подчеркнуть, что никто другой, а он, Хлебников, это делает, и гордость его была болезненной и вызывающей.
Эти две встречи особо запомнились, потому что потом мы ежедневно сталкивались в Кавросте, и Хлебников стал доверчивее и общительнее.
Говорил о цифрах, объясняя записанные результаты16. Утверждал, что, прослеживая и сопоставляя периоды накопления однотипных событий, <он установил, что они> влекут за собой непременное возникновение повторных по типу разрешений. И цифре 317 придавал особое значение, в смысле завершения циклов повторяемости17.
В тоненькой книжке его, изданной еще в 1912 году, была таблица, где на основании его выкладок было замечание о падении Русского Государства в 1917 г.18
Мне чудилась в этих «пророчествах» мистическая основа. Но он ворчал, что мистика — сумерки, поиски наощупь, и вообще к канонизированным религиям тяготения не имел.
В то время ему очень хотелось печататься. Но нельзя было. Особенно хотелось видеть напечатанной большую статью — тоже «кабалистическую», хоть на машинке.
Но было некогда и негде, так я и возвратила ему рукопись19.
Напечатали только в 20 экз<емпляров> сборник «Мир и остальное»20, куда он готов был отдать всю свою толстую книгу плюс много листочков.
Но машинистка ворчала и пришлось отобрать только шесть стихотворений.
Одно из них, не знаю — появлявшееся ли в других изданиях — грустный его автопортрет тех дней: Россия, хворая, капли донские пила
Устало в бреду.
Холод цыганский...
А я зачем-то бреду
Канта учить
По-табасарански.
Мукденом и Калкою,
Точно большими глазами,
Алкаю, алкаю.
Смотрю и бреду,
По горам горя
Стукаю палкою21. Долго я радовалась на это стихотворение, потом спросила: — Почему же вы больше с цифрами? Если слова превзойдены — разве — они не ранят вас?
Он раскрыл гроссбух и начал водить пальцем по черновикам слов.
Всякие тут были: и «слова в разрезе», и «голые» новорожденные, и ласкательно напряженные, и «слова-женщины», и «слова-мужчины», и высохшие — старчески — или — «проекты слов» — и среди них — «протезы» для замены отрубленных частиц.
Говорил приблизительно так:
— Когда одолеть все слова в схеме, — то займешься музыкой или математикой, нет, пожалуй, рисованием — ведь поэты рисуют22. А стихи станут баловством. Потому что зная, как сочетать слова — можно писать наверняка. Смотрите, — я уже мало перечеркиваю — хотя стоит увидеть что-нибудь свое, хоть маленькое — я не переписываю — не могу, а дорисовываю, окружаю со всех сторон — чтобы стало еще яснее, пока не надоест. Самое важное окружить подобающе. А рифмы ерунда.
И если засесть — можно везде работать. Я уж приспособился. И в тесноте, и в толпе. Если хочется высказаться.
Вздыхал, жаловался.
И глаза стали затравленными и в себя уходящими. И вдруг засмеялся. «Я пошутил», — сказал виновато и встал. Кавказская «интеллигенция» в массе вяло знакома с современной литературой23. До сих пор многие радуются на Тургенева и Надсона.
Символистов знают больше понаслышке — Бальмонта, например, за звучную фамилию, а о футуристах отзываются как о забавниках24.
Поэтому когда В 1919 Г. copганизовался «Цех поэтов»25, то на него потянуло, как на кислую капусту, и на открытых заседаниях бывало до 500 человек. Приехавший в Баку Крученых почти еженедельно выступал, и каждое его выступление производило переполох26, и пугались, и главным образом, удивлялись, что «такой славный молодой человек» целыми вечерами толкует о буквах, да о сдвигах и во всем умеет отыскать либо тайное неприличие, либо такой смешной недостаток, что трудно было возвращаться с уважением к тем авторам, что он разбирал.
Его публичные выступления до сих пор в памяти, и русский футуризм для кавказцев — Крученых27.
— Новая литература? Крученых! Знаем, знаем...
Но в 1921 г. работа «Цеха» шла вяло, и появление Хлебникова не вызвало особой ажитации. К тому же он тихо и конфузливо читал свои стихи28 — эстрадного успеха иметь не мог.
У него образовалась группа друзей-ценителей — Ал.Крученых, Вячеслав Иванов29, Сергей Городецкий30, художник Шацман31 и еще несколько человек.
Вяч. Иванов постоянно о нем заботился, даже отбирал жалованье32 на хранение и выдавал по частям на необходимое (причем неизменно еще прибавлял от себя) — ибо Хлебников то терял деньги, то раздавал нищим, то накупал, голодный, сластей.
Однажды мы были втроем с Хлебниковым и еще кем-то (не помню).
«Кто-то», глядя на Велимира, говорил, что услышав новое стихотворение Хлебникова, Вяч.Иванов обнял его, расцеловал и сказал:
— Хлебников, вы ангел!
Хлебников молчал, моргая, но видимо был рад. Я спросила:
— Что это за стихотворение?
Он потянул листок и написал: Ты же, чей разум стекал, как седой водопад,
На пастушеский быт первой древности
и т.д. 33 Это был период хороших отношений с «председателем земного шара».
Но тут началось.
Хлебников стал приходить к нам домой.
А жили мы в то время еще непривычно тесно, впятером в двух комнатах. В угловой — родители мужа, а в проходной столовой — брат его, а за занавеской, в куске аршин на десять, — мы с мужем.
В это пространство стал умещаться и Хлебников. Первое появление его привело всех в домашний столбняк.
После его ухода свекровь моя вымыла себе руки, села за обеденным столом и сказала взволнованно:
— Это кто же такой? Говорит как интеллигент, а по виду взрослый Степка-Растрепка; да он моется когда-нибудь?
Я вспомнила рассказ «очевидца» об умывании Хлебникова: пущена вода из крана, Хлебников долго стоит и смотрит. Потом осторожно вытягивает два пальца и смачивает себе водой ресницы и нос. Потом закрывает кран и утирается платком. — Молчу.
— И потом, что за странная манера — прийти первый раз в дом и засесть на три часа. Отправился к Боре за занавеску — видит, что тот спит. Тогда уселся читать. Потом Боря проснулся — мычит, а тот говорит — ничего, не просыпайтесь, я подожду. Потом уже начали философствовать, тут уж и вы пришли. Да кто это?
Объясняю. Не верит.
— Поэт это прежде всего — культурный человек. И чистоту любит. А от этого я едва отмылась. Ох, Господи, неужели он к нам зачастит?
А Хлебников действительно зачастил. Не спрашивая ничего, он осторожно шмыгал за занавеску и усаживался за письменный стол, писал, размышлял, а не то дремал.
Муж мой, человек болезненный, почти постоянно лежал, дремля, одетый на кровати. Хлебников терпеливо ждал, пока он проснется или заснет, в перерывах же молчания они беседовали, главным образом о философии.
Но как только муж подымался и выходил — поесть ли, или за папиросами — Хлебников моментально укладывался на кровать и лишь по возвращении его виновато вставал и усаживался на стул. По утрам я почти не бывала дома, приходила неопределенно и возвращаясь часто видела свекровь в возне около занавески: боясь, что с Хлебникова сползет что-либо, она натирала пол керосином, усиленно ворча и вздыхая. Потом готовила обед, и Хлебников послушно слушал ее монологи.
Однажды он встретился с отцом мужа.
Д.Е.34, человек чистоплотный до больничного педантизма, одел пенсне и, подняв голову, хотя невелик ростом, долго и брезгливо смотрел на него.
— Вам что угодно? — спросил наконец, не сдерживая своего раздражения.
Хлебников засмеялся.
— Вы к кому собственно?
— Оставь, Митя, — вступилась свекровь, — это Танин гость.
— И мой тоже, — добавил муж обиженно. — Наш гость!
— А, — сказал Д.Е. сурово и насмешливо. — Милости просим! И начал расспрашивать:
— Вы что же, из плена, от немцев бежали? Или сражались? С белыми? С красными? Теперь не разберешь!..
Хлебников перебил ясно и нагло:
— Что же? Ведь Ленин вам сверстник, а во всем разбирается!
И усмехнувшись встал и, покачиваясь на глиняных ногах, не прощаясь вышел.
Тут негодование прорвалось:
— Поэт, говорите?! Замечательный поэт? Так я и поверил! Юродивый он, да еще наглый! Поэт!.. Раньше поэтами были аристократы, потом поползли разночинцы, а теперь — горьковские персонажи. Да вы не видите — вшей на нем сколько? И этакого за стол сажать?
Дальше шли расспросы:
А кто его родители? Да почему его не сдадут в желтый дом? Разве можно одного его по улице пускать? И глаза неприлично голубые, наверно, крашеные...
И тут пошло: «Гробокопатель какой-то...»
...Я давно говорила, лучше мужу хлеб отдавать, чем этому...
...После его ухода наволочки менять...
...Пол керосином...
...Скоро сами грязью зарастут...
...Хаотики несчастные...
Ряд подобных разговоров сделал свое дело. Хлебников озлобился и начал сердиться и на меня.
Вскоре мы уехали, и Хлебникова больше я так и не встречала. ________________ Помню фойе или зал для курящих, наполненный едким сизым туманом, помню Маяковского с папиросой и Хлебникова, стоящих рядом, но не могу вспомнить ни года, — возможно, что 1913, ни точного места, когда это было — кажется, в Троицком театре в <Петербурге> или в Тенишевском, на вечере футуристов. Хлебников обычно соглашался выступать там, где не было особенно шумно.
Маяковский и Хлебников стояли в окружении группы знакомых и незнакомых людей. Маяковский — в желтой тканьевой кофте, тогда пресловутой, а ныне легендарной, всегда возвышался над толпой. Наэлектризованный общим вниманием, заложив руку в карман, глубоким басом, громко, свободно, он молниеносно отвечал на самые сложные вопросы и улыбался, когда вокруг него прокатывались волны одобрительных голосов после его ответов, и следя, как изменялось лицо задававшего ему ядовитые вопросы.
Маяковский настолько заслонял собою Хлебникова, что он терялся рядом. Нервный, часто моргавший, молчаливый, Хлебников стоял ссутулившись в длинном черном сюртуке, пока Маяковский разговаривал.
Темы выступления Хлебникова с эстрады не помню. Впоследствии я не раз слышала, как он читал стихи. Он начинал первые строчки, полузакрыв глаза, глядя на публику и желая видеть лица слушающих. Одобрение его окрыляло, он оживлялся, а в случае неодобрения начинал сердиться, комкать слова и даже иногда прекращал чтение. Замечание Крученых. Он тогда говорил: «И так далее» и прекращал читать. Если он выступал после Маяковского (уже в Москве, в Политехническом музее), то после того, как Маяковский взбудораживал аудиторию своим ясным голосом и внятным произношением, к Хлебникову неслись голоса:
— Плохо слышно, читайте громче!
Хлебников обиженно говорил:
— И так далее!
Поворачивался и уходил.
Вспоминаю, как однажды Хлебников застал моего мужа за чтением стихов Пушкина. Хлебников оживился и стал говорить, что в наше время так уже нельзя писать — язык стал иной35. Хлебников стал «переписывать» несколько стихотворений Пушкина, тут же варьируя отдельные слова и выражения, заменяя одни слова другими. Этим он занимался долго, потом спрашивал — как лучше? С тех пор они с мужем полюбили эту игру, листочки он оставил мне, но на беду они затерялись при переезде. Замечание Крученых. Вполне возможно, что так было. Интересно было бы посмотреть в сохранившихся «гроссбухах» Хлебникова, не оставил ли он и там подобных записей, потому что еще не все разобрано36. Еще помню, что Хлебников говорил, как вычислил, что ожидается мировая война и даже назвал год 194137. Не только сказал, но и записал и оставил мне листок с этим вычислением, требуя, чтобы мы с мужем за этим следили и не забыли.
Печатая свои воспоминания в 1925 г., я не решилась опубликовать его «предсказание» — слишком оно было значительно. Замечание Крученых. Хлебников очень любил заниматься историей. Экономика его не интересовала, но особенно он любил сопоставлять числа и периоды различных войн и битв у всех времен и народов. В 1914 — 1915 гг. он даже издал небольшую брошюру: «Книга битв»38.
Надо иметь в виду, что Хлебников всю жизнь бродяжил. Местожительства у него не было, библиотеки он не имел, кроме трех сохранившихся гроссбухов39, куда он записывал свои стихи, вычисления и разные заметки.
На основании сделанных им записей Хлебников вычислял неизбежность периодов войн не только в прошедшем, но и в будущем, поэтому он «предсказывал» не только мелкие войны, но и крупные военные события40. В Баку Хлебников быстро освоился. У него завелось много друзей. Друзья стали замечать, что он стал гулять по бульвару и по улицам с молоденькой девушкой41, по виду девочкой лет 18-ти. И прическа и платье ее еще «девчонские» очень шли к ее милому загорелому лицу с серыми глазами, оттененными большими черными ресницами. Задумчивая и застенчивая, она молча медленно ходила с Хлебниковым, который тоже молчал, но видно было, что подобные прогулки приятны им обоим.
Однажды мы с мужем шли им навстречу по узкому бакинскому тротуару и почти что столкнулись. Девушка поздоровалась, но Хлебников, оказавшись с нами лицом к лицу, посмотрел на нас обоих отсутствующими глазами и с каменным лицом так и прошел мимо.
Самое любопытное, что к вечеру он, как ни в чем не бывало, опять пришел к нам и долго сидел, оживленно разговаривая. Такова была странная натура Хлебникова.
Глаза у Хлебникова были неестественной голубизны — цвета незабудок. Но лепестки цветка — матовые, а у Хлебникова были чистые и блестящие, как граненый камень. Если сказать «аквамарин» — неправильно, этот камень бесцветный, а глаза Хлебникова были яркими и прозрачными, ясно выделяясь на фоне запыленной кожи лица42. Моя свекровь говорила:
— Я понимаю, что нельзя покрасить радужную оболочку, но впечатление такое, что она у него крашеная. Никогда я не видела таких странных глаз. Замечание Крученых. Голубой цвет глаз сильно зависит от освещения. При электричестве, ярком свете, они то ярко голубые, а при дневном — это белый виноград, и зрачок, как точечка, а в сумерки, особенно в комнате — они серые.
Дополнение Крученых. Хлебников обладал великолепной памятью. В конце 1913 г. художник Иван Альбертович Пуни собрался издавать сборник или альманах «Рыкающий Парнас»43. К Хлебникову обратились за материалами. Он дал свою поэму «Дети Выдры» (в пятитомнике Хлебникова она занимает 30 стр.). Материал сдали в типографию, но через несколько дней Пуни сообщил Хлебникову, что его поэму не могут найти, она пропала.
Хлебников пробормотал:
— Ну, я так и знал.
Действительно, несколько поэм Хлебникова, его роман в прозе44 и масса стихов до сих пор не разысканы45. Известие о пропаже его рукописи не очень смутило Хлебникова. Делать было нечего. Он сел за письменный стол и тут же по памяти записал заново всю поэму — около 2000 строк.
Маяковский, который узнал об этом, сказал:
— Удивительно, что он по памяти записал такую большую поэму — я бы этого не смог сделать!
Если в дальнейшем будет найдена первая редакция этой поэмы, то возможны небольшие варианты и разночтения! 46
1924, 1964
КОММЕНТАРИИ
1 Неточность автора: Хлебников приехал в Баку в начале октября 1920 г. и, очевидно, сразу же отправился в Баккавроста, которое находилось на ул. Милютинской, д.4, и где у него были знакомые.
2 Советская власть в Баку была установлена 28 апреля 1920 года.
3 Крученых приехал на Кавказ, спасаясь от мобилизации в армию, в 1916 г., и с этого времени активно участвовал в литературно-художественной жизни Тифлиса, а осенью 1919 г. он переехал в Баку. В «Автобиографии дичайшего» Крученых писал: «В 20 — 21 году, по приходе большевиков в Азербайджан, работал в Росте, а также в газетах «Коммунист», «Бакинский рабочий» и др.
Встречался и работал в это время с В.Хлебниковым, Т.Толстой (Вечоркой), Н.Саконской и др., диспутировал и скандалил с Вяч.Ивановым, С.Городецким, местными профессорами и поэтами» (А.Крученых. 15 лет русского футуризма. М., 1928. С. 60).
4 Толстая отмечает характерный жест Крученых — растопыренные пальцы рук (см. фотомонтаж Г.Клуциса «А.Крученых читает свои стихи». А.Крученых. 15 лет русского футуризма. С. 49)
5 О работе Хлебникова в Баккавроста см.: Неизданный Хлебников. Вып. XVI. Хлебников в Баку. М., 1930; О.Самородова. Поэт на Кавказе (публикация Н.Л.Степанова и А.Е.Парниса) // Звезда. 1972. № 6. С. 186 — 194; А.Парнис. В.Хлебников в Бакроста // Литературный Азербайджан. 1976. № 7.
6 Кто был автором этого «стенного» изображения Хлебникова неизвестно, но сохранились портрет поэта, нарисованный в это время С.Городецким («Огонек». 1978. № 16. С. 22), и шарж на него, приписываемый «ростинскому» художнику А.Любимову (?), под которым позднее поэт написал: «Это я в себе» и еще: «Велимир Грозный перед убийством пространства (-цев)» (Неизданный Хлебников. Вып. V. 1928. С. 20 — этот шарж с пометами Хлебникова находится в Музее Маяковского).
7 Речь идет о «гроссбухе», в который Хлебников вписывал свои стихи «бакинского» и «персидского» периодов, — он сохранился и находится сейчас в РГАЛИ.
8 С.М.Городецкий (1884 — 1967) был знаком с Хлебниковым еще по «башне» Вяч.Иванова (1909 — 1910 годы). Он написал одну из первых рецензий на поэму Хлебникова и Крученых «Игра в аду» (Речь. 1912. 1 октября). Сохранился сборник «Садок судей II» с дарственной надписью Хлебникова Городецкому: «Первому воскликнувшему «Мы ведь можем, можем, можем!», одно лето носивший за пазухой «Ярь» любящий и благодарность (sic !). В.Хлебников. 10 IV <19>13» (Госмузей Маяковского). О бакинском периоде Гордецкий писал в автобиографии: «Я был назначен заведующим Художественным отделом Баккавроста. Нам отвели огромный чердак, и мы стали выпускать плакаты, портреты вождей — и все вручную. <...> Ставили памятники, издавали журнал «Искусство» на русском и азербайджанском языках. Вышло два номера. Я был весел и молод, стихи летели» (цит. по: С.Городецкий. Жизнь неукротимая, М., 1984. С. 15).
9 Плакаты Баккавроста с текстами Хлебникова пока не выявлены.
10 Из этой подписи к плакату возникло стихотворение «Каракурт», первоначальная редакция которого под заглавием «В берлоге у барона» была напечатана 29 октября 1920 г. в бакинской газете «Коммунист» (см. Неизданный Хлебников. Вып. XVI. Хлебников в Баку. М., 1930. С. 3 — 4; В.Хлебников. Творения. М., 1986 (далее — Творения). С. 125 — 126.
11 А.В.Ефимов. В то время — студент бакинского университета, впоследствии известный историк. Встречался с Хлебниковым в Баку и Пятигорске, написал по нашей просьбе воспоминания о встречах с поэтом (не изданы).
12 В 1919 — 1920 гг., находясь в Харькове, Хлебников дважды болел тифом, некоторое время провел в клинике на «Сабуровской даче». Об этом поэт сообщал О.М.Брику в письме от 23 февраля 1920 г.: «В общем, в лазаретах, спасаясь от воинской повинности и болея тифом, я пролежал 4 месяца. Ужас!» (В.Хлебников. Неизданные произведения. М., 1940. С. 384; далее — НП).
13 Такой эпизод в действительности произошел в 1919 г. в Харькове при белых во время болезни Хлебникова, и, по неподтвержденным сведениям, был связан с молодым художником Н.М.Мищенко (1895 — 1960), членом группы «Союз семи».
14 Возможно, речь идет о поездке Хлебникова из Ростова, где он находился в августе-сентябре 1920 г., через Армавир в Баку.
15 Этот эпизод, зафиксированный Толстой, вызывает у исследователей определенные сомнения. Известно, что Хлебников не всегда был аккуратен со своими рукописями, и в то же время он крайне дорожил ими и заботился об их сохранности. Например, когда весной 1922 г. поэт вместе с художником П.В.Митуричем уезжал из Москвы в Санталово, его спутник предложил оставить рукописи у знакомых, но Хлебников наотрез отказался и взял их с собой. И все же такой случай мог произойти — он не только характерен для жизнеповедения Хлебникова, но и соотносится с программой футуристов. Ср., например, положение в манифесте Крученых «Слово как таковое» (1913): «...речетворцы должны бы написать на своих книгах: прочитав — разорви!» (цит. по: Манифесты и программы русских футуристов. Под редакцией В.Маркова. Müünchen, 1967. S. 57). Д.Бурлюк вспоминал о случае, произошедшем в Чернянке, в 1910 или 1912 г.: «Хлебников был пожирателем книг. У него была дурная привычка — прочитанные страницы — вырывать. <...>
Экономка дома рассказывала — когда Хлебников был оставлен с ней на два месяца в доме в Чернянке — мы уехали в Питер, матушка с детьми в Херсон, из нас шестерых, еще сестры Надежда и Марьяна учились в гимназии. <...> Экономка видела в окно Хлебникова, со свечой глубоко заполночь блуждающего по аллеям парка с книжкой в руке. Свечу он держал перед собой. Прочитав страницу, он вырвал ее и бросил на дорожку.
— Странно и необычно было видеть такого чтеца, — говорила экономка. — Я спросила Витю: «Зачем ты рвешь книги?»
— Раз она прочитана, мне более не нужна. Обещал книг не рвать...» (Давид и Маруся Бурлюк. Канва знакомства с Хлебниковым (1909 — 1918) // Color and Rhyme. N.Y., 1965. № 55. P. 37). Ср. также схожую ситуацию в первом манифесте Ф.Т.Маринетти: «Они найдут нас (футуристов. — А. П.), наконец, зимней ночью, в открытом поле, под печальным навесом, огромным монотонным дождем; мы будем сидеть на корточках возле наших дрожащих аэропланов и греть руки на жалком огне из наших сегодняшних книг, весело пылающих под искрящимся полетом своих картинок». (Ф.Т.Маринетти. Манифесты итальянского футуризма. М., 1914. С.9).
16 В это время Хлебников работал над статьями, в которых он излагал свое учение о «законе времени» и которые впоследствии объединил в цикл «Доски судьбы».
17 Неточность автора: с цифрой 317 связана ранняя редакция математической формулы определения «закономерностей» в природе и обществе, от которой Хлебников в декабре 1920 г., установив «основной закон времени», отказался.
18 В своей статье «Учитель и ученик», изданной отдельно в Херсоне в 1912 г., Хлебников сопроводил таблицу падения государств следующей фразой: «Но в 534 году было покорено царство Вандалов, не следует ли ждать в 1917 году падения государства?» (цит. по: Творения. С. 589). Сам Хлебников в «Свояси» и его соратники неоднократно упоминали об этом «предсказании» поэта.
19 Между тем в бакинском журнале «Военмор» (1920. № 49. 5 декабря) Хлебников напечатал свою статью «В мире цифр», основанную на открытом им «законе времени».
20 Однако было сделано, как вспоминал художник С.Б.Телингатер (1903—1969), лишь 4—5 экземпляров рукописного или автографического сборника «Мир и остальное». По его свидетельству, Хлебников нарисовал для одного из экземпляров обложку, а сам художник сделал портрет Крученых. Но в сохранившихся двух экземплярах сборника (один — в РГБ, второй — в Музее А.С.Пушкина, собрание И.Н.Розанова) обложки нарисованы, по всей видимости, не Хлебниковым — прежде всего потому, что в имени поэта в обоих случаях допущена ошибка. Кроме Хлебникова в сборнике участвовали Крученых, В.Муравьев (стихи на французском языке) и сама Толстая. Подробнее об этом: А.Парнис. В.Хлебников. 100 лет // Памятные книжные даты. М., 1985. С. 168—169.
21 Кроме стихотворения «Россия, хворая...» (републиковано в 1940 г. — НП. С. 175), в сборнике напечатаны еще пять произведений Хлебникова: «Мощные свежие до нага...», «Леляною ночи, леляною грусти...», «Воет судьба улюлю...», «Море» и поэма «Три сестры».
22 В своих рукописях Хлебников нередко сопровождал стихи математическими вычислениями и различными рисунками. Как известно, в юности он собирался стать художником и брал уроки рисования. Среди его бумаг бакинского периода сохранился ряд рисунков, в том числе и портреты, например, двойной портрет Городецкого и Крученых, датированный 28 октября 1920 года (Неделя. 1967. 28 июня).
23 Однако еще в марте 1914 г. в Баку и в Тифлис с лекциями о футуризме приезжал художник Н.И.Кульбин, глава одной из новаторских группировок, а в январе 1916 г. в этих же городах, а также в Эривани побывал с лекциями о символизме В.Я.Брюсов.
24 С осени 1920 г., в связи с приездом в Баку ряда поэтов и художников из северных столиц, а также из Тифлиса, литературно-художественная жизнь стала резко меняться. Возникли различные литературные группировки и новые литстудии, устраивались многочисленные вечера и выставки, выходили новые журналы и сборники. Например, 30 января 1921 г. в педагогическом кружке состоялся вечер, посвященный Блоку, на котором вступительное слово сказал Вяч.Иванов (Коммунист. 1921. 30 января), 15 апреля того же года он прочел доклад «О структуре стиха» в литстудии при Бакинском университете (Искусство. Баку, 1921. № 1. С. 45) и через несколько дней, 21 апреля, в библиотечном подотделе Наробраза состоялся вечер, посвященный Бальмонту, который также открывал Вяч.Иванов (Коммунист. 1921. 21 апреля).
25 Бакинский «Цех поэтов» был организован в 1919 г. вскоре после переезда из Тифлиса некоторых участников тифлисского «Цеха поэтов» — С.Городецкого, Ю.Дегена, М.Струве, Г.Харазова и других.
26 Крученых выступал не только в «Цехе поэтов», но неоднократно и на других вечерах и диспутах. Например, поэт Михаил Данилов писал в одном из отчетов: «Студия при Культпросвете устраивает еженедельные собрания по пятницам, носящие очень оживленный и содержательный характер. В студии за последнее время был заслушан ряд весьма интересных докладов поэта Крученых, развивавшего теорию заумной поэзии. Вечера заканчиваются обыкновенно чтением стихов поэтами всех направлений и обсуждением их» (М.Д. Литературная студия // Бакинский рабочий. 1921. 29 мая).
27 В связи с этим см. в заметке Крученых «Футу-зау на Кавказе», подписанной инициалами Е.Л. (от его псевдонима «Е.Лунев»): «За 1916 — 1921 гг. компанией «41º» было выпущено свыше 50 книг и прочтено множество докладов — главным образом о футу-зау в Баку, Тифлисе, Батуме и др.» (А.Крученых, Г.Петников, В.Хлебников. Заумники. М., 1922. С. 23).
28 Имеются сведения только о трех выступлениях Хлебникова в Баку: 30 октября 1920 г. он выступал на коллегии агитаторов в Политотделе Волжско-Каспийской флотилии с лекцией «История социалистического движения», а 17 декабря — в матросском университете «Красная Звезда» с докладом «Опыт построения чистых законов времени в природе и обществе». И наконец, в одном из отчетов сообщалось о его выступлении 27 января 1921 г. в помещении художественного отдела Баккавроста на собрании поэтов: «На последнем таком собрании выступил со своими поэтическими произведениями один из талантливейших молодых поэтов Михаил Данилов, поэт <А>Лоскутов и <Р.М.>Бегак, которая прочла свою новую поэму, Хлебников и другие» (Коммунист. 1921. 28 января).
29 Хлебников начал первые шаги в литературе под знаком Вяч. Иванова в 1908 г. Их взаимоотношения развивались по формуле «учитель и ученик» и реализовались в поэтическом диалоге (он начался с посвящения мэтром символизма молодому поэту стихотворения «Подстерегателю» и ответа будущего главы футуристов стихотворением в прозе «Зверинец»), который продолжался с перерывами всю творческую жизнь Хлебникова. По свидетельству бакинского ученика Вяч.Иванова поэта и филолога М.С.Альтмана в письме от 14 января 1965 г. к автору этих строк, «Вяч. Иванов очень любил и чтил Велимира и раз мне сказал, что при входе его в комнату ощущает запах святого». Подробнее см. об этом: А.Парнис. Вячеслав Иванов и Хлебников. К проблеме диалога и о ницшевском подтексте «Зверинца») // De Visu. 1992. № 0.
30 Городецкий опубликовал стихи Хлебникова «Очана-мочана» и «Дуб Персии» в 1921 г. в журнале «Искусство» (Баку. № 2 — 3, октябрь. С. 18 — 19).
31 Борис Шацман (умер в 1967) — художник, сотрудник Баккавроста. Хлебников, вероятно, познакомился с ним в августе — сентябре в «Театральной мастерской» в Ростове, где была поставлена его пьеса «Ошибка Смерти».
32 После недолгого пребывания на службе в Баккавроста Хлебников перешел в Политотдел Волжско-Каспийской флотилии. Видимо, Вяч.Иванов устроил Хлебникову какое-то жалованье в Бакинском университете, О.Самородова вспоминает, что поэт получал в университете «студенческий паек» (Звезда. 1972. № 6. С. 188 — 189).
33 Стихотворение Хлебникова «Ты же, чей разум стекал...» было впервые напечатано в астраханской газете «Красный воин» в 1918 г., а затем в журнале «Пути творчества» (Харьков, 1926. № 5) Сохранился автограф этого стихотворения в тетради Вяч. Иванова с дарственной надписью Хлебникова: «Вновь после Петроградских дней <о> встрече в Баку с Вами эти строки» (находится в римском архиве Вяч. Иванова — см. А.Шишкин. Велимир Хлебников на «башне» Вяч.Иванова // Новое литературное обозрение. №17. 1996. С. 159).
34 Дмитрий Евгеньевич Толстой (1873 — 1927).
35 Пушкин был едва ли не главным фактором поэтического сознания Хлебникова, и глава будетлян как бы постоянно «преодолевал» его воздействие на свое творчество. Примечательно, что в начале своей литературной деятельности, еще будучи студентом, Хлебников в 1909 — 1910 гг. был членом Пушкинского семинария С.А.Венгерова. Ср. также свидетельство Городецкого, который в некрологической статье приводит слова Хлебникова о том, что в поэмах «Весенние святки», напечатанной под заглавием «Поэт», и «Лесная тоска» он «показал, что умеет писать, как Пушкин» (Известия ВЦИК. М., 1922. № 47. 5 июля).
36 Таких «переработок» Пушкина среди неизданных текстов Хлебникова обнаружить не удалось. Примечательно, что еще в 1913 г. в листовке «Пощечина общественному вкусу» футуристы напечатали тексты поэтов-классиков и противопоставили (т.е. буквально расположили друг против друга) текстам самих футуристов: так, пушкинская строфа из 5-й главы «Евгения Онегина» («Зима!.. Крестьянин торжествуя...») соположена с экспериментальным стихотворением Хлебникова «Трепетва...», построенным на неологизмах.
37 Вероятно, речь шла о другом годе: насколько нам известно, среди неизданных текстов Хлебникова, посвященных «закону времени», нет «формулы», связанной с 1941 годом.
38 В конце 1914 г. в футуристическом издательстве «Журавль» была напечатана брошюра Хлебникова «Новое учение о войне. Битвы 1915 — 1917 гг.» (с предисловием А.Крученых).
39 Из этих гроссбухов сохранился, кажется, лишь один, но, возможно, Крученых имеет в виду также записные книжки или тетради Хлебникова.
40 В письме из Баку от 3 января 1921 г. Хлебников сообщал своему харьковскому другу и издателю В.Д.Ермилову: «Открыл основной закон времени и думаю, что теперь также легко предвидеть свои события, как считать до 3» (НП. С. 385).
41 Речь идет о молодой художнице Ю.С.Самородовой (1901 — после 1927), которой очень увлекся Хлебников (они вместе работали в Баккавроста) и которой он посвятил несколько своих стихотворений, написанных в Баку и в Железноводске («Детуся! Если устали глаза быть широкими...», «Золотистые волосики...» и др.). О Юлии Самородовой см. также в воспоминаниях О.Самородовой «Поэт на Кавказе» (Звезда. 1972. № 6. С. 186 — 190).
42 Сам Хлебников считал, что у него глаза синего цвета, см. автохарактеристику «Я, синеокий, клянуся...» в стихотворении «Детуся! Если устали глаза быть широкими...» (Творения. С. 151).
43 Футуристический сборник «Рыкающий Парнас» был издан художниками И.А.Пуни и М.В.Матюшиным в январе 1914 г., но весь его тираж был арестован за «неблагопристойные» рисунки П.Филонова и Д.Бурлюка. По свидетельству Матюшина, ему удалось распространить около 200 экземпляров сборника (см.: Н.Харджиев, К.Малевич, М.Матюшин. К истории русского авангарда. Стокгольм, 1985. С. 155).
44 Речь идет о романе Хлебникова из жизни Петра Великого, который, вероятно, пропал, по свидетельству Д.Бурлюка, вместе с рукописями Хлебникова, отправленными им багажом из Херсона в Казань (см.: Литературное обозрение. 1985. № 12. С 96).
45 Среди бумаг Хлебникова сохранилась записка, озаглавленная «Вопрос в пространство», в которой были перечислены его пропавшие рукописи (см.: В.Хлебников. Стихи. М., 1923. С. 33). В 1920 — 1930-х годах большинство из них были найдены самим Крученых, а также исследователями Хлебникова Н.Л.Степановым и Н.И.Харджиевым.
46 В «сверхповесть» «Дети Выдры» Хлебников включил самостоятельные вещи, написанные в разные годы. Впоследствии он планировал изменить композицию этой «сверхповести». В архиве Хлебникова сохранились различные редакции текстов, у Крученых также хранились черновики глав, входящих в «сверхповесть» (см.: А.Крученых. 15 лет русского футуризма. М., 1928. С. 21 — 22).
Публикация, подготовка текста и комментарии А.Парниса
|
|
