 |
ГОЛОСА
№3, 1997
Ирина Машинская
• • •
Не сумев на чужом — не умею сказать на родном.
Эти брызги в окно, эта музыка вся об одном.
Я ныряю, хоть знаю, что там ничего не растет —
разве дождь просочится
да поезд внезапный пройдет.
Разве дождик пройдет по карнизам, как в фильме немой,
по музейному миру, где вещи лежат — по одной.
Только это
да насыпь с травою горячей, густой
мы на дно унесем: нам знаком ее цвет городской.
Потому что, сказать не сумев, мы уже не сумеем молчать.
Солнце речи родимой зайдет — мы подкидыша станем качать.
ЛАГУНА
Вот я в грядущем. Вот — грядущий хам.
Вот я у гуннов — погляди на гунна.
Но я своей свободы не отдам.
К утру остыла гладкая лагуна —
по щиколотку, с горем пополам,
войдешь — и только. Рано, спит коммуна,
община затаилась по углам.
(А ты твердишь: в общении лакуна —
Вот рыбки мечутся, у них и то бедлам.)
Однако сменим тему. Кто у Куна
плыл по морю, широкому, как нож?
Лимонный свет, сияющий с экрана,
ломает пальцы, дальше — не войдешь.
Так вот она, свобода: мелко, плоско,
и холод снизу, поверху — галдеж,
описанный до нас, вдали — полоска
слепящей отмели. И даже если «я»
не значит «я», то этого наброска
достаточно, как слов «мое», «моя».
Ни эллина, похоже, ни этруска
не надобно совсем, душа моя,
когда и горизонт тебе — кутузка.
ПУСТАЯ ПЕСНЯ
какие тени!
Так то — вокзал
(что те сказали?
что тот сказал?)
те не сказали
состав ту-ту
слегка толкнули
вокзал во льду
как будто дернут
нитку-уток
а это кто-то
уплыл, утек
там, где зиянье,
сильнее свет
— и не ищите,
меня тут нет
САГА
1-й подъезд:
Челюкановы, Пряхины, близнецы Овсянниковы, земледельцы Китайкины, все уменьшающаяся баба Дора, Лена Кузнецова, Юра Панфилов с матерью, Галемины на втором, их родители на третьем.
2-й подъезд:
хозяйственные Сьомко, хулиган Блудов Олег с матерью и бабкой,
тетя Зоя из «Спортпроката» с дядей Алешей, Юля и Андрюша
Шевченко, Коля, мы,
Ядвига Густавовна, безумные Рутковские, Лошкаревы, Сироткины
Наташа и Витя,
тетя Соня с точно такой же сестрой, Дзуенки.
|
|
