 |
МАСТЕРСКАЯ
№3, 1997
Андрей Товмосян
"ОСТАЛИСЬ ЛИШЬ РИФМЫ..."
Товмосян - один из величайших артистов джаза. Его звезда стремительно взошла в начале 60-х годов. Ему не было двадцати, и он был необыкновенно талантлив.
Товмосян стал сенсацией фестивалей в Тарту, Ленинграде и Москве. Он был в первой советской горстке джаза, робко вывезенной в Варшаву, и тут же олицетворил собою пробившееся сквозь сталинский асфальт новое поколение. Его "Господин Великий Новгород" с колокольными звонами в начале и в конце стал козырем в защите джаза, слава этой действительно живописной вещи, может быть, даже заслонила самого автора. Так бывает.
Андрей сочинял и другие пьесы, не хуже. Но главное - чистейший американский джаз бил из его трубы фонтаном, и непонятно было, откуда что берется. Мы еще не могли себе представить, что гдеґто за пределами Америки может родиться джазовая личность, равновеликая тамошним корифеям.
Когда артист оказывается невостребованным, он непреодолимо, как рыба на нерест, стремится туда, откуда нет возврата.
Судьба Андрея - одна из многих загубленных судеб. Ему выпало познать жизнь до самого черного ее дна. Постепенно и мучительно уходя из джаза, он нашел альтернативную возможность самовыражения - поэзию. Одновременно преображаясь как художник.
Поэтической параллелью его джазовой стилистике, беспрекословно классицистской, могла бы стать высокая муза Пастернака или Цветаевой. Но так не произошло.
Музыкальным аналогом его обереутскому, ироничному стихотворному стебу мог бы послужить модернистский инструментальный театр, который ему как музыканту всегда был чужд.
Отбрасывать разные тени при поворотах - свойство объема...
В своих "Заметках о поэзии" Мандельштам, отрицая возможность "расколдовать в музыке русской речи негритянские барабаны и односложные словоизъявления кафров", утверждает, по существу, этнокультурную герметичность, а следовательно и обособленность - как стилистическую, так и мировоззренческую - отдельно взятого "региона искусств", в частности, стихосложения.
Но странное дело - когда сюрреалистическая акварель товмосяновской поэзии проходит сквозь меня, я слышу в ней его трубу и вижу наше время. Вижу то, что не замечал до сих пор.
Им написаны тысячи строк - и уже много утеряно. Еще и сегодня у него рождаются стихи, они разлетаются и оседают у нескольких собирателей. Ныне они впервые появляются в профессиональном литературном издании. Алексей Баташев
Андрей Товмосян
. . .
Полковник смотрит на луну,
Он видит кратеры глухие,
И забывает он войну,
И вспоминает дни иные.
Не слышно пушек. Весел, юн,
С большой квадратной головою
И симпатичною семьею
Бежит гулять он. Сынґшалун,
Легко тусуясь меж холмами,
Жужжит от радости. Жена
Вращает нежными глазами,
Вином и водкою полна.
Ни тучки. Солнце. День такой,
Какие редко выдаются.
Вдруг все упали. Крики, вой.
Но вот опять они смеются...
Полковник смотрит на луну,
Он видит кратеры глухие,
И забывает он войну,
И вспоминает дни иные.
. . .
Из тучи школьников любила лишь Игнатку
Учительница бедная одна.
И плакала порою за тетрадкой
Украдкою одна.
Все снилось ей - в разгаре чудном лета,
Предельно счастливы, спешат они в музей.
Сияет день. Дымится сигарета
Во рту у ней.
. . .
Однажды весною, наевшись пломбира,
Сидел я в раздумье над потной рекой
И думал об участи нашего мира,
Качая в такт мыслям своей головой.
И странное дело, чем больше сидел я,
Тем чаще качалась моя голова,
Как маятник некий... Вдруг песню запел я,
Но песни той дивной не вспомнить слова.
Остались лишь рифмы: указка - колбаска,
Веревка - циновка, а дальше ниґни...
Куда ж задевалась ты, чудная сказка,
И вы, золотые весенние дни?
И сам я с пломбиром - куда я девался?
И где вообще я? Узнать не могу.
Все спутано. Синий мужик разувался
На галькой покрытом морском берегу.
Кивали панели летучим машинам,
Вгрызался в очки пенопластовый крот,
И жуткая девушка медным аршином
Все мерила, мерила дедушкин рот.
. . .
Речная гладь тунцом кипела,
А Коля Зарин посмотрел
На рыб веселых хороводы,
На буйство яркое природы
И песню дивную запел.
И вдруг из песни ясно стало
(Хотя была она без слов),
Что вечность - вовсе не кипенье,
Она лишь перепел движенья,
Туманный перепел движенья
Работы старых мастеров.
ОТРЫВОК
Слышится: "Спой про рыльце, про Федора Половинкина" и т.д.
Голоса просят, умоляют.
Девушка в малиновой накидке нежно упрашивает: "Спойте для меня песню про инфаркт миокарда"...
Странствующий певец уступает ей и ласково трогает струны своей звонкоголосой мандолины...
Я спою тебе песню
Про инфаркт миокарда,
Про веселый штакетник
Над зеленой рекой,
О волшебных рахитах
И летальном исходе.
Только после, попозже,
А пока ты уйди.
Девушка в малиновой накидке с шумом проваливается под землю.
Появляются телучи. Певец приветствует их:
Ой, вы, телучи, телучи,
Коротыги заморские,
Сколько лет испохабил я,
Ожидаючи вас.
Хор телучей:
Мы всегда виноватые,
Мы всегда опоздатые,
Но всегда извиняемся,
Бьем челом по земле.
Колотятся челом о землю. Долго колотятся. День между тем убывает.
. . .
Как много звуков раздается отовсюду:
То мяу слышится, то роковое ква,
А то мычания, которых не забуду...
Проклюнулась гнедая синева.
И вот уж девушка с лицом гиппопотама,
Довольно интересная собой,
Плывет по воздуху. И с рылом павиана
Моряк приветливый идет к себе домой.
. . .
Я вижу свет, идущий ниоткуда,
Волшебный свет.
Но происходит небольшое чудо, -
И света нет.
|
|
