 |
ПАНТЕОН
№3, 1997
Борис Слуцкий
СТИХИ ИЗ ПИСЕМ
Я познакомился с Борисом Слуцким ранней весной 1930 года. Первое же знакомство в глухом переулке харьковской заводской окраины в очереди за керосином переросло в дружбу на всю жизнь. Мы почти ежевечерне совершали прогулки по пыльным или заснеженным переулкам в районе Старобельской и Конного базара и читали стихи.
К тому времени, когда начались наши прогулки, Борис знал множество стихов. Очень хорошо помню толстую книгу страниц на 500-600 без переплета и титульного листа, одну из его наиболее удачных находок в хаосе базарного развала. Это была антология русской поэзии ХХ века, собранная Ершовым и Шамуриным. Многие стихи из этой книги Борис знал наизусть.
Борис любил читать стихи и читал превосходно, без юношеской застенчивости и скороговорки. В манере его чтения запомнилось стремление акцентировать главную мысль и удачную строку. Читая на улице, пусть не многолюдной, но где все же встречались прохожие, Борис читал не стесняясь, внятно, подняв голову и чеканя ритм жестом. Этой манере чтения он был верен всю жизнь.
Мне выпало счастье быть и первым слушателем стихов самого Бориса Слуцкого. Самых первых своих стихов он стеснялся (я имею в виду первые лирические стихи, вызванные пробуждавшимся чувством любви к девушке-однокласснице). Почти уверен, что кроме меня их никто не слышал. Стихи эти не сохранились. Убежден, что к их исчезновению приложил руку сам автор. Но "гражданственные" стихи, написанные во второй половине 30-х годов ("Инвалиды", "Генерал Миаха", "Базис и надстройка", "Я ненавижу рабскую мечту о коммунизме в виде магазина..." и др.) - любил и читал охотно. Сюжеты и темы этих стихов были навеяны прочитанным, но уже тогда в ранней поэзии Бориса Слуцкого проявились черты сочувствия и сострадания, те боль и нерв, которые мы находим в "Лошадях в океане", "Кельнской яме", "Мальчишках", в стихотворении "Последнею усталостью устав" и во всей его послевоенной поэзии.
После того, как война, судьба развели нас по разным дорогам и городам, Борис неизменно присылал мне свои неопубликованные вещи, хотя с годами стихотворные вкладки в письма становились все реже.
Осенью 1975 года, отдыхая в Подмосковье, недалеко от Александровки, где Слуцкие уже не первый год снимали сильно тронутый временем домик на берегу Москва-реки, я почти каждый вечер приезжал к Борису. Мы часами бродили по замечательным окрестностям Архангельского и Александровки. Никогда Борис не читал мне столько стихов, сколько в те дни. Однажды, когда я удивился, как много написано им за год, он сказал: "О чем ты? У меня в столе больше пятисот непечатанных стихотворений". Даже я, привыкший к точности и взвешенности каждого слова Бориса, посчитал это образным преувеличением. Но в действительности он сильно скромничал. После смерти Слуцкого неопубликованных стихов оказалось много больше.
За все годы нашей более чем полувековой дружбы у меня сохранилось около четырехсот отпечатанных на машинке стихотворений Бориса Слуцкого. После смерти Ю.Л.Болдырева, многолетнего публикатора его литературного наследства, я решил проверить, нет ли среди присланных мне рукописей до сих пор неопубликованных вещей. Тщательная сверка со всеми книжными и журнальными публикациями показала, что около ста стихотворений до сих пор не печатались. Часть из них - в предлагаемой подборке. Петр Горелик
Борис Слуцкий
Стихи из писем
БОГ ЕСТЬ
Бог - есть, но он покинул этот зал
перед голосованьем. Не сказал,
что покидает. Все-таки покинул
и этим самым просто душу вынул.
Не обойтись без бога. Но ему
не отвечать на наши "почему"
и "для чего" удобней, интересней.
Не хочет он заглядывать в суму,
не хочет он обследовать тюрьму -
спокойный, равнодушный, бесполезный.
Еще Хайям - разумный был товарищ,
еще Омар Хайям отлично знал,
что бог
перед голосованьем
зал
покинет
и что кашу с ним не сваришь.
ПОЛЮС
Где сходятся восток и запад,
сливаясь в север,
там юг везде, куда ни взглянешь,
там полюс.
Когдаґто точка приложенья
надежд геройских,
а ныне - станция на льдине
с месткомом,
недолгим ожиданьем почты
и стенгазетой.
Там полюс, и командировку
туда дают, но неохотно,
поскольку он давно описан
и даже слишком,
как посадки
тридцать седьмого года,
когда Папанин сидел на льдине,
на полюсе
и думал:
сюда - не доберутся.
ЛИЦО В АВТОБУСЕ
Сосредоточенное лицо человека,
сжатого в автобусной давке
множеством людей, у которых лица
сосредоточены ничуть не меньше.
Ребра человека тоскуют,
но лицо человека спокойно.
Ребрам человека известны
ребра всех ближайших соседей,
на автобус шесть тридцать
не сядут, которые шесть сорок.
Ребрам человека знакомы
названия пролетающих станций.
Из всей мировой культуры
им интересна только давка.
Ребра человека тоскуют,
но лицо человека спокойно -
сосредоточенное на вечности,
а также на семье и работе,
иногда на мировой культуре,
иногда на попытке разгадки
причин отставания автотранспорта.
Автобус тоже школа мужества,
школа выдержки, школа вежливости -
пригородный. Шесть тридцать.
Впрочем, также, как шесть сорок.
Впрочем, также, как все автобусы
в утреннее и вечернее время.
. . .
После эпохи посмертных реабилитаций
пришла эпоха прижизненных чествований,
особенно для художников:
работают на свежем воздухе
и хорошо сохраняются.
В семидесятилетии
есть нечто обнадеживающее.
Восьмидесятилетие
празднуется, как гарантия
несокрушимости здоровья
не юбиляра, а твоего.
Девяностолетие
вызывает раздражение:
мол, берет не по чину.
Зато столетие,
у кого бы оно ни наступило,
будет праздноваться всем коллективом.
|
|
