 |
ГОЛОСА
№2, 2002
Ирина Дмитриева
. . .
Разве не эту женщину должен любить мужчина,
живот которой ему захочется изучать, как глобус,
чтобы знать (так верят очертаниям Австралии и Америк)
изгибы материка, растущего в материнских водах —
в подробностях — до уложенных кулачками пальцев,
из которых все десять пока еще безымянны,
и обещать, что всем им от сороки-воровки достанет каши.
Разве не эту женщину должен любить мужчина,
к почвам которой, как к травам родины, приникают
после разлуки и проникают в недра — для встреч запретных
с плодом отчей щедрости — легко, чтобы не встревожить то, что
двадцать недель назад было высеяно в поте лица и тела,
а сегодня на УЗИ уже распознается как “будет мальчик”.
Разве не эту женщину должен любить мужчина,
в которой от кратера к середке дышащего вулкана,
изо дня в день, по неровно вздрагивающему жерлу, лавиной
сходит благая весть о жизни: “О жено! се, сын твой”. Ожиданье
томит: двести восемьдесят дней назад наступил час человека!
Разве не эту женщину должен любить мужчина,
которая питает в аквариуме рыбку — родной зародыш —
золотую — плоть (воплотившееся, исполненное желанье),
тельце, преисполненное жажды предвидимого света,
святым свойственной... и близоруким — у кромки смерти.
Разве не эту женщину должен любить мужчина,
с которой (как во всем) контрапунктом, в лад и одновременно,
они будут просыпаться в радости, помноженной на тревогу,
от стука нетерпеливой ножки в бок их общего барабана?
Разве не эту женщину должен любить мужчина,
в которой (только!) будет дано ему засыпать невинным —
с уставших уст сознанья роняя: “теперь-можно-и… теперь-можно…”
Разве не эту женщину должен любить мужчина,
с которой просто...
. . .
Один-ночество — один ночью в переполненной чужим (не чуждым)отчаянием палате.
Сто человек, готовы разделить кажущуюся моей силу, там — за стеной больницы.
Кому нужна твоя слабость? Маме, маме, маме и… раз, два, два с половиной. Тут о расплате
хнычут одни, другие не понимают — за что, прочим нечем думать. А во сне мне снится
белый, как судно, голубь — небесное суденышко, норовящее бросить якорь (и/или
что-то похожее) на простые простыни, на разбросанное в них тело: болью — в клочья;
стоны, попавшие в сон случайно, заблудившиеся в коридоре, в белой от хлорки пыли,
как многоточие или точка, — для кого-то Судный день наступает сегодня ночью.
Это банально, но в сущности моя слабость нужна одному Богу, Сыну, Святому Духу,
чтобы было куда войти Его Силе; тьма моей ночи — чтобы наполнить ее Светом;
к зрачкам — окно иконы, раковину Евангелия прижать к задраенному грехом уху,
а о-диночеств-о, буквой “о” замкнутое в кольцо, — чтобы могла с Ним обручиться. В этом
духе, выходя из больницы — тюрьмы (то есть исправительного учреждения) для боли,
из которой она освобождается неисправленной по амнистии, без прошения
о помиловании, будет что разделить с теми, кто твое разделить не имеет воли.
Бог простит. Не меня. В телефонной трубке, как ком в гортани, застревает мое прощение.
|
|
