 |
ПОРТРЕТЫ
№2, 2002
Дмитрий Тонконогов
ПОСРЕДИ НЕКУЛЬТУРНЫХ ТРАВ
Жаль, что Инна Лиснянская не курит трубку, ей бы она подошла. А вот Цветаева смотрелась с нею странно. “Я прошу у него (Бальмонта. — Д.Т.) курить. Дает мне трубку и велит мне не развлекаться, пока курю. — Эта трубка требует большого внимания к себе, поэтому советую вам не разговаривать, ибо спичек в доме нет”. (Марина Цветаева. “Из московских записей 1919/1920 гг.”) Слава богу, у Инны Львовны спички есть.
Я где-то прочел, что Инна Лиснянская — известная поэтесса, имя которой, к сожалению, сегодня мало известно широкой публике. Замечательный оксюморон. Сама Лиснянская говорит о себе так: “Некоторые живут с чувством, что, как только сойдут со сцены, их сразу забудут. Мне в этом смысле хорошо: меня не забудут, потому что никто и не помнит. Я живу с ощущением, что меня никто не знает и не помнит. И все хорошее воспринимаю как подарок. Когда я получала восторженные письма от Вениамина Блаженного, меня это страшно радовало... и удивляло. Хотя я пишу не для того, чтобы кому-нибудь угодить, но чужое мнение мне совсем не безразлично”.Я пишу никому, потому что сама я никто,
Я пишу никуда, потому что сама я нигде,
А как вспомню про страх и про совесть, про это и то, —
Пузыри на воде, пузыри, пузыри на воде... Уйдем в “бессознательное”, почти по Фрейду. Мне приснились четыре поэта, причем все вместе: Ахматова, Шкляревский, Рейн и Лиснянская. Игорь Иванович Шкляревский поймал золотых рыбок и по этому случаю решил пригласить всех на ужин. Первой приехала точная Ахматова и, величественно кивнув головой, села в кресло. С некоторым опозданием прибыли Рейн и Лиснянская. Шкляревский позвал к столу. Ахматова сказала, что совершенно не переносит рыбного запаха и останется сидеть в кресле, дескать, ей так удобно и ее ничто не беспокоит. Рейн, предварительно проглотив свою рыбку, рассказал байку про некоего режиссера по фамилии Променад, смысл которой от меня ускользнул. А Лиснянская, извинившись, ушла отпустить рыбку в Патриаршие пруды, но все же о чем-то ее попросила.
Инна Львовна тоже видит сны о поэтах: “Мне приснилось, что стоит взмахнуть руками — и я полечу. Говорю случившемуся рядом Евгению Винокурову: посмотри, как надо летать. — А мне этого и не надо, я привык стоять по колено в земле, отвечает он. И я вылетела в окно, а дальше все происходило, как в “Мастере и Маргарите”, но это было в середине пятидесятых, и рукопись Булгакова мне в руки не попадала... Видимо, писателям в разное время снятся одинаковые сны”.
В отношении себя Лиснянская немного лукавит: “В поэзии вижу себя смутно, а может и совсем не вижу. Я не узнаю свой голос, записанный на пленку, он — чужой, не слышу музыки в своих стихах, хотя некоторые говорят, что она есть. Пишу потому, что ничего другого и не умею делать. Это мое главное в жизни наслаждение. К написанным стихам враз охладеваю, мне порой на них и смотреть не хочется — все это куда-то уходит и кажется малоинтересным, ненужным. Недавно я написала цикл “Гимн”. И теперь многие говорят: это ваша вершина, это лучшее, что вы написали. Я испытываю смешанные чувства. С одной стороны, конечно, радость, с другой — начинаю думать: как, значит все, что я написала прежде, — ерунда? Я, может, тоже так считаю, но от других слышать как-то тоскливо”.Где стихи про любовь? Все рифмую войну и вину... “Гимн” — замечательный цикл стихов о любви, причем любви не абстрактной и не в прошедшем времени, а нынешней, настоящей, стариковской. Эти стихи похожи на молитву, на заклинание от смерти. (По словам Инны Лиснянской, ее первые стихи начали складываться в церкви, во время молитвы.)Я курю фимиам, а он пенится, словно шампунь,
Я купаю тебя в моей глубокой любви.
Я седа, как в июне луна, ты седой, как лунь,
Но о смерти не смей! Не смей умирать, живи!..
“В ванной комнате”
На садовой скамейке средь буйного сорняка
Дотемна в подкидного режемся дурака.
Старосветских помещиков в возрасте перегнав,
Что еще могут делать два старые старика
В одичалые дни посреди некультурных трав?..
“На садовой скамейке” В поэзии Лиснянской действительно зазвучали новые ноты, несколько утяжелился ритм, но она так же узнаваема, как и раньше. А вершина это или не вершина — какая суть разница.
Известная игра: представить себя, скажем, на необитаемом острове и собирать поэтическую библиотеку. Боже, какие головы начинают лететь с корабля современности. Литературоведы облачаются в гоголевские шинели, критики превращаются в налоговых инспекторов. Инну Лиснянскую я бы с собой обязательно захватил, а под номером один шел бы мой любимый поэт Арион, от которого до нас не дошло ни строчки. Но древнегреческим дельфинам я вполне доверяю, они абы кого спасать бы не стали.
Если любовь — химическая реакция в организме, как утверждают нынче ученые, то поэзия — чистая алхимия. В таком случае это вещество, которое остается неизменным при всем разнообразии. Поэзия не является материей в точном смысле этого слова, она является ее возможностью. Поэзия может быть описана лишь в противоречивых терминах. Она не обладает ни свойствами, ни качеством, и в то же время имеет все качества и свойства, так как содержит в себе возможность всего, что находится в ней. Поэзия — это то, что остается от предмета, когда он лишен всех характеристик. И какую роль играет форма? В чем принципиальная разница между ямбом, хореем и верлибром? Если бы бананы были квадратными, то вкус их от этого бы не изменился. Правда, ели бы их тогда иначе, но это уже из области банановедения.
Технический прогресс не оставил Инну Лиснянскую в стороне, я, признаться, был удивлен, узнав, что она пишет стихи исключительно на компьютере, а когда он “испортился”, то на бумаге у нее ничего не получалось. Инна Львовна утверждает, что не может пользоваться полотером, утюгом: “У меня к ним отвращение, до рвоты. Я человек совершенно не технический. Когда мне подарили компьютер, я смотрела на него как на игрушку. И вдруг случилось чудо: он стал для меня собеседником, живым человеком. Разговариваю с ним: ну напиши что-нибудь, ну что же ты так плохо пишешь”.Что мне деньги? Что мне слава,
Зрелищ колдовство?
Ты — последняя забава
Века моего.
Эхо, зеркало, посредник,
Призрак и двойник,
Может быть, в мой день последний
Ты возник?
“Ода компьютеру” Вспоминаются строки Арсения Тарковского: “И уже электронная лира От своих программистов тайком Сочиняет стихи Кантемира, Чтобы собственным кончить стихом”.
В справочнике-антологии В.Агеносова и К.Анкундинова “Современные русские поэты” можно прочитать, что Лиснянская, Липкин и Тарковский “передали эстафету “Серебряного века” новым поколениям”. Может, и так, но лично мне Лиснянская ничего не передавала, разве что свою книгу. Олимпийские игры закончились, остается довольствоваться алюминиевыми значками участников, если это кому-то интересно.
Посмертная слава — это как посмертная зарплата, говорил Борис Пастернак. Отсутствие всеобщего признания мучило и Арсения Тарковского. Инна Лиснянская вспоминает: “Уже вышли его книги “Перед снегом” и “Земле — земное”. И он говорит: “Никак у меня с публикациями не складывалось... И с Твардовским я был в дружеских отношениях, еще с фронта, — но он у меня ни разу не попросил стихи в печать... Я даже цикл стихов написал про Сталина, отнес в “Знамя”. Не взяли. И чем мои стихи хуже других?”. А он себе цену знал. Тарковского всегда поддерживала мысль, что Ахматова его ценила. Я ему тогда сказала: “Ну действительно, почему с вами так происходит, да и с некоторыми другими тоже? У вас стилистика не советская! Все советские поэты пишут одинаково. Дело не столько в теме, а в самой манере писания. На всех официальных поэтах — налет советскости. Точно все кроят себя под один размер платья. А вы вне размера”. Вообще-то, тема эта была для него болезненная. А в те времена, когда его совсем не печатали, он бы и вовсе не стал об этом говорить. По сути, он был ребенком: с хорошими и плохими качествами, эгоизмом, эгоцентризмом. У ребенка нет только одного — ханжества, он проявляет себя открыто. Но иногда и ребенок может затаиться, если его сильно обидят, скажем, родители. Я в данном случае имею в виду Отечество”.— Почто, собрат Арсений,
Нет от тебя гонца,
Ни весточки весенней,
Ни почтой — письмеца?
. . . . . . . . . . . . . .
— Но лишь звезда о крышу
Споткнется в тишине,
Во сне тебя я слышу.
— И я тебя во сне.
“Разговор” Инна Лиснянская религиозна, но не набожна: “Меня часто упрекают, что я редко посещаю храм. Но перечитайте Евангелие, от Матфея, например. Христос все время уходил в сторону. Он молился вне стен храма и даже вне круга своих учеников. Уходил в сторонку и молился. Так что неизвестно, чего надо придерживаться: такого непосредственного восприятия Евангелия или догматов, установленных церковью. Мне кажется, что всегда лучше идти за первоисточником, а не за его толкователями.
Возлюбить врага своего, как в Нагорной проповеди предлагает Христос, — замечательная мысль, но трудно выполнимая для людей. Можно даже правую щеку подставить, после левой, но возлюбить... Оттого-то, что заповеди так трудны, люди и хватаются за обрядность. Это, мне кажется, от слабости. Хотя так трудно перенести Великий пост, но легче, чем исполнить завет, ведь это все-таки — бытовое.
Я не “ветхозаветный человек”. Я восприняла Христа как явление от Господа. Евреи не смогли поверить в непорочное зачатие. Все упиралось в этот реалистичный подход, что женщина не может зачать от Святого духа. Я не знаю... но я в это верю. А значит, уже не “ветхозаветный”. Все, что сказано в Ветхом завете, на самом деле сказано и в Новом завете, только в несколько иной интерпретации.
Все хотят следовать букве закона, особенно неофиты. Но я считаю, что можно и дома, в стороне от всего, молиться на иконку, зажечь свечку... или лампадку, как у меня”.
Вроде банальность, что поэзия воспринимается на эмпирическом уровне. Но Набоков, например, посадил в тюрьму, а потом и вовсе казнил своего 33-хлетнего героя Цинцината Ц. за “гносеологическую гнусность”. Возможно, преступление Цинцината Ц. заключалось лишь в том, что он обладал хорошим вкусом.
|
|
