 |
ГОЛОСА
№1, 2003
Евгений Рейн
ЭФИР НОЧНОЙ
Но мы станем одно вдвоем
В этот тихий вечерний час,
И богиня с длинным копьем
Повенчает для славы нас.
(Н.Гумилев)
Я список кораблей прочел до середины...
Гомер. Бессоница. Тугие паруса.
В больнице захудалой Рождество встречаю я,
таблетка димедрола нисколько не туманит головы.
Не спится, что-то снится,
только "Сони" приемничек бормочет до утра.
В Измайлово пылает "Лакокраска",
четыре-два ведет хоккей с мячом,
но он-то не поедет в Солт-Лейк-Сити,
в Гуантанамо заперт талибан,
а Буш и Путин пьют на брудершафт;
но все еще пылает "Лакокраска".
Плюс два на улице - сиротская зима,
невнятно спят соседи по палате.
Шумит-гудит эфира океан.
Да нет, не океан, а только море, что под Одессой...
Кончен институт, и я снимаю домик на Фонтане.
Как я попал в проклятую больницу?
Старик, обросший гривой и щетиной,
с поломанной ногой, глухой судьбой.
Ответь мне, "Сони", для чего я жил?
Но ты поешь "раскинулось широко".
Так значит, жив Утесов.
Жив и ты, мой одессит, дружок, переселенец,
пропавший в Калифорнии атлет.
Как тихо в этой нищенской больнице!
Снотворных нет, есть только тараканы,
спят санитарки, бедствуют врачи,
и костыли склонились над кроватью.
И "Лолобай оф бедланд" нежным басом
выводит негритянка в Голливуде,
где ты живешь, затерянный дружок.
Ты помнишь, мы по лестнице одесской спускались в порт,
где швартовались и лайнеры, и сухогрузы,
и танкеры, прогулочные яхты,
где павильончик был с сухим вином и жареной кефалью.
Зной июльский, ты без рубашки, в трикотажной майке.
Как я дивился бицепсам твоим!
Второе место в среднетяже по Украине не хухры-мухры.
Утесов тянет давний вой матросский
о том, что ждет его напрасно мать.
Ну а меня? Кто ждал, тот не дождался.
А сам я догулял до костылей.
Скажи мне, "Сони", в этот гиблый час,
зачем я жил, зачем тогда в Одессе
всесильного я встретил человека
с мускулатурой эллина, с глазами зеленоватой выпуклой волны?
Так значит, я снимал дощатый домик
на станции 12-й с верандой...
Однажды мы сидели там вдвоем в начале ночи.
Где-то раздобыл ты пачку "Честерфилда".
Мы дымили виргинским незнакомым табачком.
Катило море свой девятый вал,
и катера с фонариками ходко туда-сюда спешили,
и на воду баркас спускали.
И вдруг из непроглядной тьмы
в метании огней, в лучах кинжальных
десятипалубная светлая громада,
иллюминаторами пестрыми мелькая,
раскидывая музыкальный гром,
шла мимо нас куда-то на Кавказ.
И ты сказал мне: "Я не стану жить,
когда не уплыву на дальний Запад".
Все это было в 59-м
году. Подумать только, при Хрущеве еще!
Все было впереди,
и сорок с лишком прошло с тех пор несчитанных годов.
И ты уплыл, а я... а я - остался.
И странно получилось, что с тех пор
ни ты меня, ни я тебя не видел.
Ты, вроде, поселился в Голливуде,
женился выгодно и чем-то торговал.
Как верить слухам?
Верно, обо мне ты тоже что-то слышал.
Любопытно, что именно?
Теперь уж никогда мне это не узнать.
Но я уверен, что человек с такой мускулатурой
нигде и никогда не пропадет.
Что было в нашей жизни? Эта ночь.
Тогда ты подарил монету мне,
сказал, что это талисман на счастье,
что в Херсонесе ты ее нашел.
Две тысячи монете этой лет.
- Гляди на аверс, а потом на реверс,
"орел" и "решка" попросту - гляди,
ты узнаёшь: на аверсе Паллада,
на реверсе похоже что дельфин.
- Да, афалина, - пригляделся я. -
Но эта штука очень дорогая.
- Бери, бери. А я за ней вернусь,
ведь амулеты так не оставляют.
И не вернулся. Где он взял ее?
Украл? Купил? Действительно нашел?
И этот талисман с Палладой и дельфином
мне послужил, как полагается награде
рабу, вассалу, брату Диоскуру,
короче, от бессмертного - земному.
Твой оберег разрушил эти своды,
что столько лет теснили душу мне.
Так вот догадка - что взял тебя отец к себе,
ведь Калифорния и есть Олимп,
а от меня отделались монетой.
И в провонявшей травмами палате
я понимаю это. Боже мой!
Зеленоглазый олимпийский бог,
вот ты сидишь на краешке веранды и куришь "честерфилд".
И темно-бронзовый шатер над Черноморьем,
и Звездный Воз на нем тебя подманивает
в долгий-долгий путь.
Так где же ты, таинственный товарищ?
Вот я лежу поверженный на койке,
но если б вы сейчас рукой Геракла -
ведь ты, и он, и я - мы все родня -
меня приподняли, то, верно, я бы встал,
отбросил костыли и за тобой
пустился бы по лестнице одесской.
Зачем мы разлучились, для чего моря и океаны между нами?
Зачем оставил колдовскую драхму?
Разъятые шары Платона,
разрозненная новая колода игральных карт,
та, где бубновый туз не может жить без черного валета,
и потому не ладится игра.
Но что-то здесь не сходится...
Ошибка, измена - нет,
бессилие и сумерки богов.
Так спой мне, "Сони", на прощанье песню
о том, что наша дружба
сильнее страсти, больше, чем любовь.
|
|
