 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№3, 2003
Инна Лиснянская
ОПЫТ НЕВЕДЕНИЯ
. . .
И судьба, как страна, перекроена и перешита.
На суровом веку
Я стишок, как мешок, набиваю ошметками быта
И в уме волоку
В те края, где встает на дыбы апшеронский безумец
И вращает валун,
И вонзает в звезду золотую Нептунов трезубец,
Как в белугу гарпун.
И мне кажется, что подо мною качается суша,
Как рыбачий баркас,
Что закинута сеть и идет по земле волокуша
В неположенный час,
Что как белые волны взлетают на суше белуги...
Там, в предместье Баку,
Мне еще неизвестно, к какой неотвязной разлуке
Я судьбу волоку.
. . .
Пред утренней чертой
По истеченью ночи
С бодрящей прямотой
Ты ставишь двоеточье:
- Как смерть ни тяжела,
А след от жизни светел:
От дерева - зола,
От человека - пепел.
Уймись, суровый муж!
Смотри: в проеме ставен
Из отлетевших душ
Огонь зари составлен.
. . .
Я не вижу себя потому, что не видишь меня,
Ты ведь знаешь - я вижу себя лишь чужими глазами, -
Даже синим зрачком под седыми морскими бровями,
Даже черным углем между рыжих ресничек огня.
Отчего в этом мире ты больше не видишь меня?
Я не вижу тебя, потому что не вижу себя.
Это, видимо, замкнутый круг, бесконечность дурная.
Неужели живу, как на фреске помпейской Даная?
Неужели живешь, в нарциссический стебель трубя?
Отчего же смотрю и в упор я не вижу тебя?
. . .
Что для меня пространство или время,
Когда, клюя меня в седое темя,
Идут снега, молчаньем налиты,
Идет одно сплошное мелкотемье,
И ни одной возвышенной мечты.
И занимаясь делом несуразным,
Молчу о том, что на дворе - террор,
А голубь сизый смотрит глазом красным
В мой черный глаз и кажется ужасным,
Как пред судьбою красный светофор.
Я не нажму на холодок педали,
Хоть времени машина горяча.
И снег молчит на бампере и шали, -
От многих знаний - многия печали...
Глаз голубя и месяца свеча...
. . .
За второй окружной столицы,
Без особой к себе придирки,
Но однако не без опаски
Я училась пенью у птицы,
У воды я училась стирке,
А у солнца училась ласке.
Разве пенье мое занятье?
Я стираю платье из ситца
На околице у колодца.
После стирки садится платье,
После пенья голос садится,
А последним садится солнце.
. . .
Время в окне становится все белей,
Все зеленее звезды в окне ночном.
Ах, ни о чем несбывшемся не жалей,
Нет, не жалей, далекий мой, ни о чем!
Жизнь состоит из пропусков - из невстреч,
Из непоездок, из недомолвок и из
Небытия, что меж нами умеет течь,
Как между влажных ресниц океанский бриз.
Скоро весна, и мы свидимся как-нибудь.
Не океан меж нами, а три сосны.
В жизни лишь птицы точно свой знают путь
И только звери тропам своим верны.
Мы разминулись меж мыслью и сном дерев,
Меж белизной снегов и книжных полей.
Если не встретимся, пропусков не одолев,
Вытяну горло: ах, ни о чем не жалей!
ВОСТОЧНЫЙ КУСТ
Не кошка, луч когтит сетчатку глаз,
Которой мир, как этот куст, уловлен,
Его зверино-шерстяной окрас
Восточной чертовщиной обусловлен.
Сирень пушистым выгнута хвостом,
Сквозь шерсть ее просвечивает море,
Песок закручен огненным хлыстом
И варварскою вестью о терроре.
Рви сердце мне, персидская сирень,
Рви сердце мне, оно мне надоело,
Обрыдло, как трепещущая тень
Давно уже бестрепетного тела.
. . .
Отцвели облака. Осыпаются крупным дождем.
Мы с тобой не века, мы с тобой только дождь переждем.
Как похож на кольчугу твой плащ! Под широким плащом
Мы с тобой не разлуку, а дождь проливной переждем.
Под твоим макинтошем до дрожи плечу горячо.
Ты уйдешь, мой хороший, и стану я гладить плечо
Это, левое, что примостилось к плечу твоему.
Ты уйдешь. Вспыхнет дождь, прикоснувшись к лицу моему.
СПУТНИЦА
Нет не земля, уходит небо из под ног, -
В земле я буду.
Торчит меж туч луны единорог
И целится в китайскую посуду,
В озвученную вечностью причуду.
Наверное, нет хрупче ничего
Прозрачного фарфора
Поющих звезд. Но это озорство
Полночного небесного простора,
Да и последнего прижизненного вздора.
Я вздор несу, - мне страшно звезд фарфор
Сменить на фосфор гроба.
Легко ли покидать надземный двор
И чувствовать, как мне на глаза оба
Легла луны серебряная проба.
Луна - ночная спутница земли.
Я и сама из спутниц.
Но мне, сопернице луны, нет, не внемли,
Полночный ангел. Я небесных улиц
Не разгляжу из фосфорной пыли.
. . .
Я упрочилась здесь, где сосново-елово-дубово,
Я отшельно живу. Но и тут - на старуху проруха:
Упрощение жизни ведет к усложнению слова,
Усложнение слова ведет к возмущению духа.
Возмущается дух мой, что в благостном захолустье
Можно смерть проморгать и думать, что ты живая,
Разве что кровоток заужен в предсердном устье,
Оттого-то заря будто рана горит ножевая.
Облака над рекой заводскими дымами змеятся.
Журавель колодца, что кран подъемный из ямы,
Театральными тумбами пни высокие мнятся,
Полуночницы-звезды складываются в рекламы.
Ишь, куда угораздило, городоманку,
Чтоб смотреть поездам, как домам городским, вдогонку
И безвинным мышам подсыпать мышьяку в приманку,
Да невесть для какого захожего гнать самогонку.
ФАЮМСКИЕ ПОРТРЕТЫ
Прощально сентябрь золотится,
И мысли идут на закат.
Тоска - вдохновенью сестрица,
А опыт - неведенью брат.
От древних фаюмских портретов
И фоток в надгробном саду
Каких ожидаю ответов,
Каких я подробностей жду?
Лишь цепкая память на лица
Еще шевелится во мне,
А в целом картина дробится,
Как небо в осеннем огне.
Тягучая дымная дума
Прямой перекинула мост
От дальней гробницы Фаюма
На близкий от дома погост.
БЕССОННИЦА
Длиною в три аршина стол рабочий,
Постель не умещается в простенке.
И вертится бессонница все ночи:
До дна глазного выплакала зенки,
Истерла ребра, локти и коленки.
Бессонницы все ж лучше усыпальниц.
Еще мне пригодится стол рабочий.
И загибаю я за пальцем палец,
Считая звезд сияющие очи,
Прозрачные, как лепестки купальниц.
. . .
- Будь как все, - говорила мать,
Но зря я старалась.
- Будь как все, - говорил супруг,
Но зря я пыталась.
- Будь как все, - говорила дочь,
Я зря напрягалась.
- Будь как все, - говорила себе,
Но не получалось.
- Будь как все - скажет смерть,
И, конечно, я стану как все.
|
|
