 |
ГОЛОСА
№4, 2005
Глеб Шульпяков
. . .
А.К.
какой-нибудь полузабытый мотив
на старом базаре, и сердце разбито,
а в небе качается белый налив,
и тянется вдоль переулка ракита —
какой-нибудь малознакомый квартал,
где снежную бабу катали из глины,
я знаю! там желудь за шкафом лежал,
а мимо несли бельевые корзины,
их ставили в небо одну за другой,
и двигались простыни над головой
. . .
как долго я на белой книге спал,
и книга по слогам меня читала,
а розовый скворец вино клевал,
ему вина всегда бывает мало —
как сладко, проникая между строк,
ловить ее некнижное теченье,
пока во тьме земли копает крот,
мой город-крот, темно его значенье
. . .
…дерево. Оно
стояло во дворе, у глухой стены
как арестант. Старое, сморщенное.
Безымянное.
Про себя я так и называл его: «Дерево».
Оно считалось мертвым, но когда
я прикладывал ухо, слышал,
как шелестят листья.
Все листья, что шумели на нем когда-то.
Выше дерево врастало в стену —
где находилось мое жилище.
Чужие сны пахли медом и морем.
Но сразу же забывались.
Я прожил здесь год, писал —
«Как странно вечерами одному
бродить среди классических фасадов,
как будто опрокинутых во тьму,
оглохшую от мокрых снегопадов…»
В сумерках,
когда воздух загустевает,
я различал под землей реки.
Стук невидимых окон.
Да и сам я казался призраком.
Сколько раз, боже мой!
по дороге в пустую квартиру,
я поднимался на Зверев мост.
Соборы, башни, купола —
лежали на дне канала, как гнезда.
Разоренные. Пустые.
А я почему-то вспоминал дерево.
«Как оно у стены будет?
Сон показать — и тот некому».
Медленно шел обратно.
«Мы, ведь, в сущности, так похожи —
говорим, а сказать ничего не можем.
Даже сны, и те смотрим чужие.
Просыпаемся — и ничего не помним».
И тогда я увидел их.
Размером с наперсток,
в красных хоккейных шлемах,
они ходили по крыше
и громыхали задвижками,
открывая форточки созвездий.
Не город, но пятипалубный корабль
зажигал огни — и поднимался наверх.
Я видел, как комья земли и глины, срываясь,
падали в сторону спальных районов.
Моллюски, водоросли, рыбы мерцали в небе,
облепив корни,
— и только темная ветка все стучала и стучала в окна.
…Ее узор,
мелкий, как след скарабея,
сошел со стекла утром.
Ни слова я не запомнил.
Но с тех пор, как только
начинают поскрипывать звезды,
мне кажется, что язык темной ветки
утрачен не безвозвратно.
Однажды он вернется
и будет самым прозрачным
среди языков, которые
мы когда-нибудь
обретали.
. . .
когда не останется больше причин,
я выйду в сугробы ночного проспекта,
где плавают голые рыбы витрин
и спит молоко в треугольных пакетах, —
в начале начал, где звенит чернозем,
я буду из греков обратно в варяги,
и женщина в белом халате подъем
сыграет на серой, как небо, бумаге
. . .
низко стоят над москвой облака
сквозь облака ледяного валька
стук раздается в сырой темноте
всадники с гнездами на бороде
едут по улицам свищут в рожок
и покрывается пленкой зрачок
птичьим пером обрастает рука
в белом зрачке облака облака
|
|
