 |
ТРАНСКРИПЦИИ
№3, 2016
Райнер Мария Рильке
От редакции
Эти переводы и написанная по просьбе редакции вступительная заметка были последними текстами, которые в конце минувшего года прислал в «Арион» Сергей Васильев. А 29 января 2016-го его не стало.
Он был нашим давним и постоянным автором, а главное — замечательным русским поэтом. Одним из тех, кто в русской провинции делает поэзию России, опровергая само это словечко — «провинциализм». Поэтическая столица там, где живет поэт. На следующих страницах мы публикуем подборку из последних стихов Сергея Васильева — он не успел их разослать по редакциям.
ФАНТАЗИИ НА ТЕМЫ РИЛЬКЕ Я очень люблю этого «Орфея двадцатого века». В юности я пытался переводить Рильке и одно из переведенных стихотворений даже включил в свой первый сборник «Часы с кукушкой». Потом мне попалась на глаза «Книга образов», изданная в 1999 году, и я подумал: зачем мне мучиться — и так все переведено. Я был от «Книги образов» в восторге. Это была юность. Недавно я перечитал эту книгу еще раз. И мне стало немножко совестно за Рильке. Многие переводы косноязычны, а некоторые переводчики даже рифмовать толком не умеют, не говоря уже о том, чтобы сохранить неповторимую интонацию поэта, его поэтический пафос, его философию, наконец. Особенно это касается «мелких стихотворений», вошедших в сборники «Жертвы ларам», «Ранние стихотворения», «Сочельник». Вот я и попробовал сочинить заново те «мелкие» вещи», переводы которых мне показались не совсем удачными. Я не претендую на то, чтобы назвать мои попытки переводами, это скорее фантазии на темы Рильке. Как бы Мандельштам в одном из своих эссе ни ругал так называемые вольные переводы и требовал абсолютной точности оригинала, но позвольте... Самым гениальным переводом в «Книге образов» является шестистишие Анны Андреевны Ахматовой:
О святое мое одиночество, — ты!
И дни просторны, светлы и чисты,
Как проснувшийся утренний сад.
Одиночество! Зовам далеким не верь
И крепко держи золотую дверь,
Там, за нею, желаний ад.
Не знаю, кто тут ближе к оригиналу — Рильке или сама Ахматова. Но, по крайней мере, никто из других переводчиков не осмелился взяться за этот текст. Хотя другие тексты переведены сразу двумя, а то и тремя переводчиками. Ни один из этих переводов не лучше другого. Еще один пример. Вряд ли Марина Ивановна Цветаева знала испанский. Но ее Лорка:
Начинается плач гитары,
Разбивается чаша утра... —
останется в русской поэзии на века. Ну и последний, классический пример. «Горные вершины спят во мгле ночной...» У Гёте в подлиннике последняя строчка звучала так: «И ты обретешь покой». Так и пытались перевести ее русские поэты. А Лермонтов взял и выдохнул совсем по-русски: «Подожди немного, Отдохнешь и ты». Мысль та же, но выпрямлена по отношению к русскому читателю и русскому менталитету. Вот и я попробовал сделать Рильке не по-немецки, а по-русски. Поэтому я не осмеливаюсь назвать сделанное мной переводами — слишком много общероссийских аллюзий тут обнаруживается. Я так и назвал все это хозяйство: «Фантазии на темы Рильке». Кому-то это «хозяйство» может не понравиться, кто-то будет морщить лоб, а кто-то грозить мне пальцем. Но что сделано, то сделано. Право слово, я никого не хотел обидеть. Сергей Васильев
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
* * *
Ангел долго со мной остается в тиши,
Меня послушаньем терзая.
Он стал как ребенок, я вырос большим,
И во мне проснулась борзая.
И я возвратил ему небеса,
Он в плену, я из плена вернулся,
И трубили трубы на все голоса,
Но ни разу я не обернулся.
* * *
Ах, вечеря´! Простая неизбежность —
Апостолов неслыханная нежность
Тут ни к чему, поскольку мир во тьму
Ушел, и даже совестно Ему.
За то, что Он остался одиноким,
Окутывающий взглядом многооким
Тех, кто Его, казалось бы, любил,
Потом предал, а после и забыл.
Не думал Он о хлебушке насущном,
Он думал только радостно о сущем,
О стае птиц веселых, со стола
Тащивших крошки. Тут настала мгла.
И голуби, как будто побирушки,
Вино клевали из церковной кружки.
Апостолы, вспорхнув со всех сторон,
Нахмурились и дружно вышли вон.
* * *
Вот вечер тихий и румяный,
От дел своих немножко пьяный,
Он гонит на ночь детвору,
И, недоволен жизнью краткой,
Он шепчет будто бы украдкой:
«Я, кажется, сейчас умру!»
Вот сад, исполненный покоя,
Вот светлячок — да что такое! —
Зажег лампадку над травой
И возгордился, боже правый,
Светящийся чужой державой —
Не как святой, а как живой.
* * *
Гербы над замком одряхлели,
И тянут руки к небесам
Большие замшевые ели,
И больно выцветшим глазам.
Вот свет в окне незасыпающем,
Прикинувшийся вдруг рыдающим,
Как дама слишком поздних лет.
Вот сторожа смешная будка,
А вот, как чудо, незабудка,
А вот державы злой скелет.
* * *
Припомни, что ты мне шептала.
Не помнишь? Я ведь помню все.
И то, как ты тогда устала,
И как я рухнул с пьедестала,
Чтоб ты моей любимой стала,
И важной смерти колесо.
Метафора одна бросает
На алтари никчемный свет,
И дождь над миром повисает,
Овчарка глупая кусает
Тебя — и это потрясает,
Поскольку чуда больше нет.
* * *
Столетье протекло сквозь пальцы. Я стою
У бездны ли, у Бога на краю
И слушаю вселенский дикий скрежет
Разнузданного ветра — я в семью
Его возьму иль он меня зарежет?
Но кажется, мне новая страница
Назначена — что ей потом приснится?
Но ангелы, которые далече,
Не хмурятся, а расправляют плечи,
Чтоб Божья вспыхнула в ночи ресница.
* * *
У всех прохожих на виду
Весна пленяет прежней сказкой,
Мелькает женщина с коляской
В твоем саду.
И я других чудес не жду,
Они меня не опаляют —
Гляди, как парочки гуляют
В твоем саду.
* * *
Часовенка старая, пред тобой,
Пред пылью твоей стою,
А весна веселая всей гурьбой
Церквушку строит свою.
Пусть женщины на проводах висят,
Пусть куксятся тут и там,
Но дети помчались в радостный сад
К птицам и прочим цветам.
* * *
Глянь, купола! И голуби, и груши
Рассыпаны под ними. Тихий вечер
Прижался к куполам. А недалече
Игрушки звезд, и ангел шепчет в уши.
А чуть подале старая калитка,
Которая нам срам не учинила.
Храм Богородицы, как ветхая улитка,
Сосет из неба черные чернила.
* * *
Проплыв над кровлею, как некий Бог,
Огромный вечер даль и близь заполнил.
Он и меня, он и коня запомнил.
Так мчись быстрей сквозь сумерки эпох,
Чтобы уткнуться в вечности клубок.
Я — господин, открыта ветру грудь,
Расстегнут шлем, но грусть не позабыта.
Все глуше, глуше, глуше бьют копыта,
Мерцает красный лес, но как-нибудь
Я одолею этот страшный путь.
* * *
Блаженный сон, пусть он придет,
Пусть в лоб тихонько поцелует,
Пускай немного побалует,
Пусть мысль, как шелкопряд, спрядет.
И звездный пусть струится свет,
Он от полдневных пут свободен,
Ему неведом страх Господень —
Но что скажу ему в ответ?
* * *
Ночь ненароком прибежала,
Пленяя землю простотой.
Луна в траве густой лежала,
Казалась дыней золотой.
А тучка не была твердыней,
Была сластеною она,
Поужинать решила дыней —
Ах, боже, как она вкусна!
Еще кусочек! И без хлеба!
То ли октава, то ль сонет...
А ночь взяла луну на небо —
И черной тучки больше нет.
* * *
Солнце хмурится, но цветет земля,
Бабы вброд переходят поля —
Вот тебе зябь, вот озимь.
У будки железнодорожной цветет
Подсолнух одинокий, но и тот
Думает: «Скоро осень!»
Перевод С.Васильева
|
|
