 |
ГОЛОСА
№4, 2016
Юрий Казарин
* * *
Сердце синицы влетело в окно,
село на ветку.
Смерть умирает. Темно.
Дай сигаретку.
Ветка высокого сна моего —
сердце мое и приблуда.
Видишь окно? — не смотри на него,
если ты — чудо... * * *
Кружится голова
прямо над бездной. Пилит сосед дрова,
плачет пилой небесной.
Тянет пилой ручной —
в небо из дальней дали —
медленный дым печной
силой своей печали. * * *
Эта елочка — из боли,
и значение в глаголе
совершенный ищет вид,
белый снег в весеннем поле
не белеет, а болит.
Словно боль по Божьей воле
чистым богом говорит... * * *
Кто-то нездешний как смерть — никакой,
весь забинтованный в снег, над рекой
пьет над подвалом ее ледяным
звезды и дым. Смерть у нас в Каменке все же своя:
здесь проживает — с собою в обнимку,
ходит по кругу и тянет волынку —
ловит живыми губами снежинку
прямо из уст бытия... * * *
В утопших лодках вдоль реки
вода сжимает кулаки
и разрывает плоскодонки,
и в темень втиснуты обломки
кормы, и ребер, и весла,
чтоб жизнь себя сквозь них несла,
как носят черный хлеб в котомке,
ломая ледяные кромки
над бездной, коей нет числа. * * *
В снегу стоят, а не растут,
так умирать — волшебный труд,
так только яблони и ели
с зашитым ртом в себя поют,
капелью черствый снег клюют —
а песня слышится в апреле... И пасху нежную несут. * * *
Зима. Мы мертвые покуда —
земля, сады, —
и этот ужас, это чудо
не умещаются в следы
кота, забредшего сюды —
в сугроб из стужи и воды.
Опять мы мертвые, рябина,
и я тебя за ветвь держу,
и ты ведешь меня, как сына,
туда, где приоткрыта глина,
туда, где я давно лежу.
|
|
