 |
ГОЛОСА
№1, 2017
Дмитрий Румянцев
ДВА ПОЛУШАРИЯ... МОЗГА
(отрывки)
Казалось бы: и нет Тебя нигде,
но водомерка ходит по воде
и расширяет философский дискурс
кругами ряби. Катится Ока,
да птица на высоких сквозняках
висит, как золотая безъязыкость
молчальника, пустынника.
. . . . . . . . . . . . . . .
...Что столпник,
стоит над Аргентиной Южный Крест,
незримый нам. В урманы топких мест
идет охотник
до самородков звезд над сосняком,
не помышляя больше ни о ком,
как первогодок-
солдат, когда, как лампочка казарм,
горит слеза, и тупо жмет кирза,
и в воротник не спрятать подбородок
на злом метафизическом ветру.
Округа обновляется к утру,
и солнце всходит просто за спасибо.
Тускнеет над землею Млечный Путь,
и паутинка падает на грудь,
как лествица паучья в горний путь,
как леска всё туда, где гаснут Рыбы...
ВЕЧЕРЯ
в предновогодней суете сует
подумай о тщете Екклесиаста
просыпанной, как снег: пожалуй, нет
другого чуда, чем вся эта масса
разряженных что ряженые душ
помысливших о ближнем?.. при ближайшем
суровом приближении промышлении рассмотрении хорош
их умысел — не расставаться больше
с любимыми за праздничным столом
как будто можно (и уже при жизни)
беседовать с апостолом, с Христом
за трапезой отправиться гуртом
за вечный стол небесных евхаристий
двенадцать бьет... двенадцать за столом...
двенадцаты — и месяц, и псалом
и о предвечном Имени Имен —
вино и хлеб с беседой бескорыстной
С 3-мя ЛОЖНЫМИ ФИНАЛАМИ
Пришла пора... а мне уже не стать
большим литературным генералом:
— Куда ты лезешь со своим хлебалом
и разевалом! — буркнет мне опять
нечастый нынче критик. А тузы
писательские, натянув рейтузы,
куда как больно ткнут меня в азы,
и в мире — ни одной знакомой музы.
Одна метель да ледяная слюдяная мгла.
Лишь муха — танцовщица-терпсихора
за старой рамой в доме ожила.
Я — миф, а жизнь — боязнь самоповтора,
реки и поднебесья зеркала,
где Автор отражается не споро...
Вот «автора!» канючит детвора.
— Что здесь идет?
— Какая-то мура...
но я могу сгодиться за суфлера
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Живи, живи, но чваниться — забудь:
попробуй лечь, колени подтянуть
до подбородка, чтоб дыханье сперло.
Пусть к Магомету не идет гора,
но если не помогут доктора,
«Севильского — потребуй! — куафера»,
чтоб кровь пустил и на манер стартера
завел больное сердце...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Полтора
есть года, или комнаты еще
в судьбе моей. Никто и не прочтет
тебя-меня, «Прощание с Матёрой»...
Я все-таки прощаюсь со стихом
в углу моем медвежьем и глухом,
пока меня отчаянье не стерло...
. . . . . . . . . . . . . . . . .
и вот во мне, переполняя горло,
святая набухает не-мо-та...
. . . . . . . . . . . . . . . . .
* * *
Небо разбухло от ливней, от туч и грозы.
В этом июле лета почти что не было.
Я удивился полету большой стрекозы:
рыбою быть бы ей, а не крылатой небылью.
В каждой фасетке мелькнуло морское судно:
это и есть проявленье механики чуда!
* * *
Пигалица-пигалица,
почто тебе Ибица?
Есть другие островки —
полетай на Соловки,
на Валдай, на Валаам,
я тебе свободы дам
там, где остров
Нотр-Дам
в ладонях нежит...
Пигалица-пигалица,
кто тебя держит?
|
|
