ГОЛОСА №1, 2019
Олег Горгун
АЭРОДРОМ Отцу
Затерялась дорога на то летное поле, где взлетал авиатор, вызывая всеобщий восторг. С.Кулле
Я застал только старый асфальт, среди трещин зеленела трава, даже в месте одном шелестела березка... А раньше, а раньше — ты рассказывал, — о, самолет, самолет и взлетал, и садился почти постоянно, прибегали толпой из деревни смотреть, даже было возможно задобрить пилота, чтобы взял он в кабину с собой полетать...
Где то время? — почти неосознанной фразой, оговоркой заканчивал ты свой рассказ. Я пытался представить июльское утро, босоногих мальчишек, двойное крыло, как пилот надевает очки и заводит где-то снизу трескучий и жуткий мотор, начинает крутиться вертушка, и, плавно развернувшись, он ход набирает и — раз! — отрывается вдруг от земли и уходит в голубые — их помнишь лишь ты — небеса.
*** Пишет Макар Варваре: «Голубка, мы устарели. По стене ползет таракан, но я не убийца. Вот уже две недели, как я не встаю с постели. Нет моих сил подняться, а по ночам не спится.
Принеси мне, голубка, книжек, а лучше — соли, да захвати сахарку, а то мой не сладкий. Ты мне писала про муку душевной боли. Не волнуйся, голубка, я до нее не падкий.
Все уже мне спокойно, утихли страсти. Помню только в прическе твоей цветочек... Не выпало нам, Варварушка, в жизни счастья. Не забывай про меня. Я, возможно, сегодня ночью...»
Письмо обрывается. Есть еще лист бумаги. На нем написано: «...те господа не знали, что я воровала сахар, а эти — скряги, всё берегли, догадались да и прогнали
прямо под светлый праздник мою особу. И что я теперь? Побираюсь. Куда ж нам деться? Где я возьму рублей для попа, для гроба? Макарушка, поживи недельку. Тебе согреться
завтра тулупчик выпрошу у сестрицы. Дровишки искала, да знаешь, какое время. Нынче мне тоже ночами совсем не спится. Дожить бы до марта, а там уже мы со всеми...»
*** Совершенно немного повыше неба золотой ошметок небесной ваты уплывал и таял, как будто не был, не заглядывал в евроокно палаты.
Не хотелось сравнивать вслед за кем-то свою жизнь с этой тающей горсткой дыма... Но кончалось лето, качалась ветка, и тихонько смерть проходила мимо.
*** Захотелось разговора, так сказать, на посошок. По больничным коридорам разлетается снежок с тополей Твоих, кипящих трансцендентной темнотой за стеною возле спящих между небом и землей.
Пару слов, покуда лето не сгорело в темноте и гуляет по проспектам тополиная метель.
*** И снова мокрый мартовский снежок... Ненужный плохо начатый стишок
тревожит разум. Жаль, что только разум. А сердце не волнуется ни разу.
Оно вступает медленно в другой этап, где только жалость и покой.
Покой и жалость? Что-то не логично. А логика у сердца, знай, отлична
от логики мышления. Прочти об этом у Толстого. На пути
к забвенью только тот объят покоем, кто раздарил себя другим. Не стоит
здесь много философствовать. Итог: жалеет сердце мартовский снежок.
*** Выбегая по лестнице к выходу, краем глаза заметил бабульку с черным мятым пакетом. Вернулся, быстро бросил ей пару копеек. «Сохрани тебя Бог!» — говорит.
«Бог и так сохранит», — убегая, я подумал. А бабка-то что?
|