 |
I.
Андрей Грицман "Пересадка"
ПРОГУЛКА ПО РОДНОМУ ГОРОДУ
Я засыпал под угасанье гимна,
когда окно в глубоководном, зимнем,
начертанном свеченье фонаря
тонуло в завихренье февраля,
и за Кольцом остывшая заря
недвижимо плыла в вокзальном дыме.
У трех вокзалов, у трамвайных линий
коростой покрывал чернильный иней
у тени Косарева грудь и козырек,
лахудру пьяную и Ленина висок,
суконного прохожего мешок,
транзитного, из Харькова в Калинин.
Свечение вечерних позолот,
усталого стройбата дальний мат.
Шальной таксист под мертвым светофором.
В его кабине фауна и флора,
бычки и водка для ночного спора.
Час ночи. Перекрытый переход.
Охряный ряд казарменнопетровский:
Лефортово, Девиґчье, Склифософский,
на Сухаревской в будке — постовой,
внизу, под ним, алкаш на мостовой
с профузным матом, с болью грыжевой
в снегу соленом ждет транспортировки
в кишащий сумрак городских больниц.
Травмпункт, барокко, в голубях карниз,
сортир прокуренный с обрывками «Вечерки»,
где в душегубке хлорного угара
сукровица ночного разговора
под гаснущие вопли рожениц.
Угрюмое нутро больших палат,
безжизненный анабиозный сад,
сугроб, прожженный щелочным раствором,
забросанный карбидом, «Беломором»,
у бани столб синеющего пара
висит, не в силах тронуться в полет.
Торжественная морга тишина!
Соль, сахар, яйца, спирт, чаёк. Луна
взирает тускло в стрельчатость часовни,
и бой часов застыл старинноровный.
Здесь, в вековой листве, у самой кромки
ложится тихо благодать на нас
с прозектором, бессмертным диагностом,
лелеющим на цинковом подносе
старинную кунсткамеру хвороб:
испанка, шанкр, скрофула, аорт
шагреневость, рахит, сап, гумма, зоб
и мягкие, слоящиеся кости.
Потом вдоль Самотеки в донных трубах:
Цветной бульвар, палатка «Субпродукты»,
по Сретенке — кинотеатр «Уран»,
«Комиссионный», над Донским тяжелый дым,
трамвай, ломбард, тюрьма, «Узбекистан».
Прогульщика божественное утро.
Суконная кирпичность старых школ.
Сардельки, горн, фамилии на «л»,
и тригонометрическая пытка,
гипотенуза, катет, темным утром
окоченело пальцы в классном свете,
бессмысленно ломающие мел.
Ступеньки, уголь, школьный задний двор,
сыр «Новость», «Старка», лето, комсомол,
кусты, где отметелили Косого
и где сломали целку Карасевой,
площадка с сеткой, где я както слева
забил через просвет свой лучший гол.
Бездомный свет заброшенных квартир.
Давно закрылась медленная дверь,
ведущая в страну зеркал разбитых.
Старуха с неводом, старик с ее корытом.
Все пусто, гулко, настежь все открыто
под выцветшим плакатом «Миру — Мир!»
|
|
