|
ГОЛОСА
№1, 2014
Ганна Шевченко
ИНДУСТРИАЛЬНЫЙ БЛЮЗ бурая туча
замерла над заводом труба дымит
и газовой пуповиной
тянется к туче-плаценте машиностроительный плод
сосет свежее небо
и возвращает матери
продукты распада над крышами сооружений
движется музыка в составе симфонического оркестра
грейфер подъемного крана
стальные канаты
контейнер камаза
гудок на проходной
* * *
Я люблю погоды тихой омертвевшую листву.
ЖКХ вправляет трубы в горло вырытому рву,
тихо, тихо по дороге прожужжал мотоциклист,
над канавой водосточной воздух замер, золотист.
Обнаженные рябины непростительно худы,
учат песенку про осень школы, детские сады,
возле мусорного бака клювом стукает щегол,
а на небе цвета хаки солнца нет ни одного. Где вы, солнца удалые, кто природе навредил,
закатились, потерялись или слопал крокодил?
Укрываясь листопадом, ветер клонится к траве.
Все померкло, будто стерлось,
мыслям мягко в голове. ОНА РАБОТАЕТ ПО ГРАФИКУ Мужья навьючены коробками, у женщин руки в маникюре,
в тележках звякает шампанское, и запах выпечки несется —
сегодня в нашем супермаркете предновогодние закупки. Кассир четвертой категории Марина Юрьевна Веревкина
повелевает терминалом, товар по ленте продвигает —
ее изгибы, повороты доведены до совершенства. Она работает по графику в предновогодний понедельник.
Марина тоже нарядилась бы, но ей дресс-код не позволяет —
кривая кепка нахлобучена на пергидрольные кудряшки. Она еще способна нравиться мужчинам сумрачного возраста,
ей сорок пять, она не старая, вот только сильно располнела —
она работает по графику в предновогодний понедельник. Марина рада, что так выпало. Ей некому салаты резать,
ей не для кого быть красивою, ей нечего искать под елкою,
она сидит, и грудь покатую в жилетку клетчатую кутает.
* * *
Запределен четвертый этаж,
беден в окнах подольский пейзаж,
черен город в белесом тумане,
выйдешь в утренний шум налегке —
шевельнется синица в руке,
воробей затрепещет в кармане. Эти птицы прибились ко мне,
поселились в моей тишине,
я зерном их кормила, жалея. Я им матерью доброй была,
но зачем мне четыре крыла,
если воздух воды тяжелее. Не нужны мне ни свет, ни заря,
ни рябина среди пустыря —
я все тяжести безднам вернула. Ни воды, ни земли, ни огня,
лишь две птицы и их трескотня
на каштане замерзшем, сутулом. Я ПОКА ЕЩЕ ЖИВАЯ Сердцелистный, равнобокий, весь в пушистой седине,
что ты, тополь серебристый, распоясался в окне,
колобродишь, наклоняясь, ветер лапами долбишь —
ты во мне переломаешь всю мечтательную тишь. У твоих корней расселась стайка легких воробьих,
расскажи мне, расскажи мне что-то страшное о них.
Я услышу, испугаюсь, в одеяло завернусь,
и придет ко мне лягушка — перепончатая грусть;
одарит меня прохладой, изомнет мою кровать,
мы с ней будем обниматься и друг друга целовать. Я пока еще живая, мой стишок еще не спет —
если ты меня волнуешь, значит, скоро будет свет.
Тополь, ты такой красивый, как перчатка на столбе,
я ль тобой не любовалась, не молилась о тебе? Всё. Меня не существует. Я распалась изнутри.
Сотвори меня из пуха, белый тополь, сотвори. О ТРАВЕ И О ДЕТЯХ
я над землею
на самом высоком
живу на каком-то самом последнем
выше лишь балки
чердачных подпорок пусть — маломерка
пускай без балкона
но все-таки небо темное темное
ночью такое
что хочется плакать хочется думать
о чем-то простом
о траве и о детях что еще делать
когда проживаешь
на самом последнем
|
