 |
ГОЛОСА
№1, 2014
Владимир Кочнев
ОТЪЕЗД В АНГОЛУ
Не помню, как отец мой уезжал,
вернее, помню — просто взял уехал,
и мягкий желтокожий чемодан,
и сумка черная с фотоаппаратом старым,
и праздничный вокзал... а слов прощаний не помню я, их не было как будто... Мы долго жили без него одни,
год или два: я, моя мать, сестра. Но мне казалось, что он рядом где-то,
нас не покинул, ходит где-то близко,
и может быть, сейчас вот постучится... Он был в Анголе, что он делал там,
не знаю точно, кажется, работал,
и изредка нам приходили фото
и письма длинные, в потрепанных конвертах,
заляпанные потом и слезами,
написанные почерком дрожащим. На фото же он бодро в белой сетке
лежал под пальмой или в деревушке
на фоне хижин тростниковых серых
стоял, приобнимая женщин, а мужчины
как правило калашники держали,
смеясь и дулом целя в объектив. Он был там счастлив или же несчастлив?
На снимках тех он лихо улыбался
веселый, загорелый (все же бледный
на фоне черных местных поселенцев...). Но помню четко, как он возвратился,
помятый пыльный желтый чемодан
с наклейками, и самолет холодный,
заляпанный дождем. Автобус старый
нас вез домой... Отец мне незнакомый...
и тоненькие усики под носом,
как у авантюриста в детективе,
у ганстера из фильма, и рубашка
холодная, и может, плакал я, и вещи в чемодане... шмотки, жрачка
деликатесная, которой не достать... — Что в Африке ты делал? — Я не знаю...
Там негры, и бананы, и кокосы,
там автоматы, мины и бомбежка,
жара и авокадо, и под пальмой
тенисто там, и здорово, спокойно... Привез он лук с собой декоративный,
привез с собой игрушечную змейку,
и много леденцов-свистков в обертках,
и множество косметики в коробках... Все это раздарили мы, продали
и хвастали соседям: вот, смотрите,
чего у нас тут есть, берите, ешьте
гостинцы наши и детей зовите... Привез он автоматик из пластмассы,
стрелявший пульками... я после глаз не выбил
едва той пулей своему соседу,
и пистолет с присосками привез. Все это мы продали, раздарили,
а кое-что и сами износили,
штаны, футболки, платья изорвали,
гостинцы быстро съели и игрушки
испортили, и паровозик быстрый,
и самолет, который не летал. И долго банки по углам стояли
из под консервов разных, мы растили
в них помидоры, кактусы, герань... — Что делал в Африке отец ты? — Я не знаю...
Мы строили там станции, заводы
и проводили электричество. Учили
работать их. Мы опыт споро
передавали дружеской стране... Хотя, конечно, что война им, если
бананы на деревьях и кокосы,
светло и жарко, сухо, нет зимы...
Зачем им коммунизм, когда и так
все есть у них,
куда же их вести? Потом прошло лет десять, и он умер
внезапно и нелепо, прежде срока,
как будто в землю разом провалился,
сгорел в полгода, раз — и нет его... Давно сломался лук декоративный,
давно ушли на мусорку игрушки,
помада, тушь давно уж испарились,
и автоматом чуть не выбил глаз я
опять другому другу чуть попозже: он заглянул зачем-то в дуло глупо,
когда я на гашетку нажимал... — Но где ж отец теперь ты? — Я в Анголе... — Что делаешь ты там? — О... Я не знаю,
смотрю кино, лежу под пальмой в сетке
и вижу братьев тонких чернокожих,
и где-то здесь идет война, и рай... я что-то делаю, но я не понимаю...
мы что-то строим, лезем, помогаем...
и тихо-тихо умираем после...
никто не виноват, пойми, пойми... здесь нам заплатят синие бумажки
с кудрявым президентом, мы закупим
игрушки, платья и магнитофоны
и кое-что еще домой свезем... пойми, сынок, потом мы эти деньги
едва из банка выбили
когда страна
еще стояла
а потом
ушли друзья
распалось государство все умерли но ты не беспокойся все хорошо
мы встретимся однажды
когда-нибудь, и с пыльным чемоданом
сойдемся на заляпанном просторе
советской коммуналки
и соседи заглянут из-за двери
как бывало и детвора веселая нагрянет я в девятьсот таком-то там где жарко
где мины авокадо и бомбежка
и рай и ад туда туда уехал
и ты не беспокойся ни о чем
|
|
