|
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№2, 2014
Владимир Салимон
МОЖЕТ БЫТЬ, ВСЕ ДЕЛО В ЦВЕТЕ
* * * В условиях жизни суровых
решительно недостает
больниц для душевноздоровых,
где наш бы спасался народ. Куда бы я мог удалиться
от дел и в больничной глуши
трудиться, трудиться, трудиться
во имя спасенья души. Как русские интеллигенты,
как чеховские чудаки,
сомнительные элементы,
дурящие людям мозги. * * * Процесс творения не завершен.
Всё более диковинные звери
трубят об окончании времен
в решеткой огороженной вольере. Во тьме ночной слышны их голоса,
как если бы вокруг Москвы шумели
в ночи непроходимые леса.
Березы гнулись и клонились ели. * * * Совсем как девочка на шаре,
стоит церквушка на холме,
что уцелела при пожаре
Москвы.
Белеет в полутьме. Казалось — ветра дуновенья
достаточно,
чтобы она
навек была рекой забвенья
в мир чистых грез унесена. Что равновесия не сможет
гимнастка юная держать,
подобно крыльям, руки сложит,
упав, не сможет больше встать. * * * Над землей кружащиеся птицы,
может быть, лишь плод воображенья,
как элементарные частицы
с крайне ненаучной точки зренья. Снег лежать остался в поле чистом,
как боец, что пал в смертельной схватке,
без прикрас любимым мной артистом
сыгранный на съемочной площадке. Достоверно все — земля под снегом.
Ватник сальный. Тельник. Нож заправский.
Но Судьба играет человеком.
Все напрасно — умер Станиславский! * * * Довольно оказалось пустяка,
чтоб ощутил я ветра дуновенье,
почувствовал, как напряглась река,
всему вокруг передалось волненье. Любая мелочь точкой отправной
Божественного замысла быть может,
но нужен Пушкин, Гоголь, Лев Толстой,
кто на себя ответственность возложит. Кто на себя нелегкий труд возьмет,
что в пору лишь античному герою,
взвалившему на плечи небосвод,
сокрывши наготу за бородою. * * * Широки сделались дороги,
освободившись ото льда,
как будто городские стоки,
где по весне бурлит вода. Как спят собаки, сбившись в стаю
на набережной под мостом,
я видел много раз,
я знаю —
наружу мордой, внутрь хвостом! * * * Снежинка за снежинкой.
День за днем.
Небесная механика проста.
Не надо заводить ее ключом,
как механизм подъемного моста. Довольно мановения руки,
чтобы сцепились насмерть шестерни,
как синие стрекозки
у реки
в густой, непроницаемой тени. * * * Дни стали длинными-предлинными,
как будто вытянули ноги
часы настенные старинные,
что подустали от дороги. День увеличился во времени,
но больше времени не стало.
Чтоб вырос колосок из семени
до неба — жизни было мало! * * * Немудрено, что Ангелы и Боги
себе определили небеса,
а нам достались поскромней чертоги —
моря и горы, реки и леса. Когда идет переустройство мира,
до равенства и братства дела нет,
поскольку человеку не до жира,
сгоревшему, как спичка, в цвете лет. Лицом он черен сделался ужасно
от чада, дыма, копоти костра.
И Высший суд решил единогласно,
что стоит он лишь заднего двора. * * * Светало трудно, тяжело.
Казалось, всюду шла работа.
Без исключенья — все село
трудилось до седьмого пота. Сосед пахал.
Я камень клал.
Пастух гнал к водопою стадо.
И каждый школьник точно знал,
что делать человеку надо. Чтоб день на славу удался,
мальчишка встал сегодня рано,
но первым в доме поднялся
старик со своего дивана. * * * Толку мало быть упрямым,
нужно очень жизнь любить,
чтобы в шкаф, набитый хламом
всяким,
дверцы растворить. У меня перед глазами
промелькнула жизнь моя —
ворох брюк, рубах с носками
и постельного белья. Мне Судьба, как рядовому
в бане мыло старшина,
выдала.
Шампунь из дому
привезла моя жена. * * * А.Г. Поэту не хватает силы духа,
и потому он старости бежит,
одеколоном мочит мочку уха
и делает непринужденный вид. О, если бы я мог маскироваться,
как научился это делать он,
чтоб смерти на глаза не попадаться,
ходить в концерт, в музей, считать ворон. В любую непогоду в туфлях мягких
с носка на пятку бережно ступать,
в стихах неоднозначных, но двояких
к любви и дружбе барышень склонять. * * * C точки зрения сидящей
бабочки на абажуре,
лишь ее мир настоящий,
существующий в натуре. Вероятно, наше мненье
ей ничуть не интересно,
но, быть может, отстраненье
это — девственно прелестно. Может быть, она не знает
страшной тайны Мирозданья
и в ночи не ощущает
нежных крыльев содроганья? * * * Так со свистом уходит вода в водосток.
Услыхавши сирену в ночи,
я дрожу, как на ветке последний листок,
догорающий пламень в печи. На мгновение я открываю глаза,
и отчетливо кажется мне,
что фасеточным зрением, как стрекоза,
обладаю давно и вполне. Мир я вижу таким, каким видит она
нашу комнату, улицу, двор.
Небо хмурится.
На берег плещет волна.
Под березой растет мухомор. * * * Из репродуктора невнятно
все утро музыка звучит,
усиленная многократно.
Народ безмолвствует.
Молчит. Дождь, барабанящий по крыше,
вдруг прекратился, ветер стих.
Когда бы жили мы в Париже,
я б написал об этом стих. Свободный. Легкий. Либеральный.
Чтоб не тревожить бедолаг,
как Франсуа маниакальный
или неистовый Жан-Жак. * * * Облака нитевидные,
в инее
электрические провода —
от руки провести эти линии
я б не смог ни за что никогда. Я бы их каждый раз по линеечке
карандашиком острым чертил,
подрисовывал всякие фенечки
им посредством пера и чернил. * * * Мне запомнилось на марке
выраженье мины постной,
в точности, как у кухарки,
у особы венценосной. Может быть, все дело в цвете.
Марка та была лиловой,
словно пятна на паркете
возле шкафчика в столовой. Словно пролили чернила
там лет сто назад иль двести,
иль с годами проступила
кровь на этом гиблом месте. * * * На переправе ждут паромной,
хотя им плыть недалеко,
те, кто родятся ночью темной,
подолгу часа своего. Паромщик шельма, переправу
наладив в обе стороны,
сюда везет мальцов ораву.
Их крики над водой слышны. Обратно старцев седовласых
во тьме кромешной грузит он,
как будто бы зверей ужасных,
под их протяжный плач и стон. * * * С.Лурье Поэту в гроб положат розу,
что не истлеет за сто лет.
Зашел в церквушку по морозу,
где похоронен Шеншин-Фет. Мой друг так коротко и ясно
об этом написал, что мне
вдруг стало больно жить напрасно
в холодной северной стране. Мне на мгновенье жалко стало
всех больше самого себя.
Как в детстве в кончик одеяла,
в свой шарф зубами впился я. * * * Вот такая моя доля.
На живую нитку
угол неба с краем поля
сшить прошу улитку. И она берет иголку,
нитки и булавки.
Ой, боюсь, не будет толку
от такой малявки! Велика прореха слишком.
Но в России все же
всяк живет своим умишком,
и улитка тоже. * * * День мутный, словно рыбий глаз.
Подернут пеленой.
И кажется, что смертный час
не за горами мой. Сирени ветка по лицу
погладила меня.
Я думал, день идет к концу,
а это — жизнь моя. * * * Ночь падает, как плитка шоколада
на радость детям с барского стола,
и мне ее добыть кусочек надо,
чтоб сладко ты сегодня поспала. Я у часов загнуть навеки стрелки
решил, как будто кончики усов
прекрасный Сальвадор, чьи милые поделки,
по существу, не стоят добрых слов.
|
