|
ГОЛОСА
№3, 2014
Сухбат Афлатуни
* * *
когда сын просит у тебя хлеба
а ты даешь ему камень
весь остаток дня
плохое настроение сын смотрит на тебя
потом на камень
кусает
медленно пережевывает постепенно он привыкнет
и ты привыкнешь и все привыкнут ПАМЯТИ БРОДСКОГО Больничный свет начала ноября.
У ветра — острота нашатыря,
Глаза слезятся. В горле — точно гарь.
Потом декабрь будет. И январь. Как много здесь неназванных вещей.
Не назван двор. Он — прочерк. Он ничей.
Прямоугольный, в нем сейчас стою,
Все имя подходящее даю. Как ржаво воскресенье. Долгий скрип.
Наверное, простуда. Может, грипп.
Как ты считаешь? Снова скрип. Опять.
Уходишь поваляться, помолчать. Что — «старость»? Это просто буква «с».
(Сон, скрип, стекло.) Или — Бирнамский лес,
Что движет весь свой сухостой сюда,
Где ты стоишь и повторяешь: «да». Диван. Пружин неблагозвучный хор —
Уюта неподмазанный мотор.
Холодный запах из окна, и ждешь,
Что дождь пойдет или вернется дочь. Вот палец безымянный. То есть он
Весь светится, но имени лишен.
И лишь кольцо тугою буквой «о»
(в слове «любовь»?) надето на него. И снова двор. Дымится мертвый снег.
Хор зимних птиц — послушай саундтрек.
Взгляни на ветви, оцени узор,
И выдохни в перчатку: невермор. Ты входишь в царство птиц. Их имена
Кружатся над тобой, садятся на.
И слово — нищее, как воробей,
Дрожит в ладони вязаной твоей. Земля. Простуда. Проволока. Звон.
Слезится поздним воском небосклон.
Сырая «М» над сквозняком метро.
Как метроном, стучит капель в ведро. Все безымянно. Если снять очки,
То и бесформенно. Огни, толчки,
Шаги сквозь пятна сумрачных белил.
А в окнах — развели фурацилин. Есть слово «дом». Но дома в слове нет.
Есть стены и окно, и пыльный плед.
Есть нота «до». Но «до» — еще не «дом».
По мерзлым долбишь клавишам с трудом. Маршрут: дом — булочная. Через двор
Идешь, как через долгий разговор
Качелей мокрых, птиц, автомашин.
День лепится, как гончаром — кувшин. Да, фосфор мерзлых клавиш. До-диез.
Холодный хлеб заносится в подъезд,
В пакете фирменном трясясь слегка
В такт сорока ступеням до звонка. Олимпиада в Сочи. Пустота.
Густеет выдох розою у рта.
Звонок не отвечает. Ищешь ключ.
Жена целует. Морщится: колюч. Еще какие новости? Огонь
Под чайником. На клавишах — ладонь.
Того убили. Этого нашли.
Ноябрьский полдень на краю земли. На безымянной кухне в семь ноль шесть.
Нарезан хлеб. Чай... чай! Всем можно сесть.
В окне — труба котельной. Над трубой —
Застывший дым — скульптурный, голубой. Набор из букв. А. Б. Потом вдруг Ж.
Весь холодильник — азбука уже.
Магнитные основы языка.
И лезешь внутрь за пачкой молока. Постель. Вчерашний запах бельевой.
Кто с кем сыграл. А счет. Счет нулевой.
Два игрока. Два тела. А и Б.
Бирнамский лес все движется к тебе. Больничный свет начала ноября.
На стенке — бра. В окне — свет фонаря.
В машинах, точно язычки лампад,
Огни сигнализации дрожат. * * *
автобус с язычниками
пребывает на развалины артемиды
вылезают разминают
ноги снимают виды от храма осталась колонна
пасутся гуси
под пение экскурсовода
устраивают жертвоприношение прости о богиня! обливают мрамор вином
всё реставрируем! удар бубна
всё восстановим и уж покажем этим христианам
они у нас еще попляшут быстро в автобус и к следующим руинам * * *
Не согласен: скажешь: «Халва, халва» —
и во рту станет слаще.
Главное, выбрать слова
и повторять чаще. Скажешь: «Дождь, дождь, дождь» — застучит дождь,
не успеешь добежать до навеса.
Тысячу раз слово произнесешь,
нет — нет... а ты надейся. Потому что в начале было оно,
и в конце будет снова.
Видишь, дождь твой висит плача стеной,
и как в лужах кипит твое слово.
|
