 |
МОНОЛОГИ
№3, 2014
Дмитрий Тонконогов
ВСЕ ХОТЯТ БЫТЬ ПОЭТАМИ
Хочешь ехать в первом классе, А не в трюме, в полутьме? А.Кушнер Еду в электричке. Видок у меня тот еще: бритый череп, в ногах рюкзак. Напротив какой-то интеллигентный человек читает сборник стихов. Заглядываю в книгу, интересно же: кого читает? Мужчина смотрит раздраженно и говорит: «Молодой человек, вас удивляет, что я читаю стихи? Вот если бы вы читали стихи, я бы удивился...» Еще в 60-е годы ХХ века такая ситуация была бы невозможна, даже абсурдна. Ни для кого не секрет, что стихи читают крайне мало. А вот о поэтах говорят, интересуются их биографиями. Порой трактуют весьма своеобразно. Вот подслушанный просветительский монолог человека неравнодушного, видимо, к истории литературы, о судьбе Пушкина: это было чисто политическое заказное убийство, правда, с элементами авантюры со стороны заказчика — царя. Французишко был человек так себе, единственным его плюсом была смазливая рожа. Короче, лягушкоед сделал свое дело, получил бабло, пару недель отсидки и свалил за бугор... Парадоксальная ситуация. Поэзия не востребована, не читаема, а фигура поэта присутствует даже и в повседневной жизни. Неожиданно супруга Джоржа Буша-младшего цитирует его стихотворение и с гордостью отмечает, что «президент не только прекрасный лидер и муж, но и поэт». Вот, собственно, президентская лирика: ...Розы еще краснее, а я все печальнее,
глядя, как тебя целует этот обаятельный француз.
Собаки и кошка, они тоже по тебе тоскуют,
Барни все еще злится, что ты его уронила,
он съел твою туфлю.
Расстояние, моя дорогая, было такой преградой.
В следующий раз, когда захочешь приключений,
просто приземлись на авианосец.
Переводчика указать не могу, скорее всего, перевел сам автор газетной заметки, что попалась мне на глаза. Можно процитировать еще много стихов политических и общественных деятелей. Наших и не наших. Похуже и получше. К примеру, министр Алексей Улюкаев не только издает свои сборники, но и пытается участвовать в литературном процессе, публикуя стихи в толстых журналах. Почему бы и нет. В случае с Бушем неплохой пример пиара, а Улюкаев даже не лишен способностей к стихосложению. Интересно то, что все это происходит в парадигме поэзии. А слово «поэт» употребляется как нечто сакральное, мифологическое, но ни к чему не обязывающее. Вроде «а муж у нас — волшебник». Сколько людей считают себя христианами? А сколько из них всерьез читали Библию? Так и с поэзией. Аттестовать себя поэтом — предмет гордости и реклама, а читать книгу стихов в электричке — чудаковатость как минимум. Вспоминается сказанное Оденом: грустно сознавать, что в наше время поэт может заработать гораздо больше, рассуждая о своем искусстве, чем им занимаясь. Но еще действеннее экранизация биографии поэта. Миллионы посмотрели сериалы про жизнь Есенина и Маяковского. Не думаю, что у тех прибавилось читателей. Восхищение или интерес к личности поэта не облегчает чтение. Но откуда этот неподдельный интерес именно к поэту? Почему рядовой обыватель, никогда особо не вчитывавшийся в строчки Маяковского, как-то особо сопереживает его любовным перипетиям, а самоубийство воспринимает как личную трагедию? Понятно, любая мелодраматическая хроника может взволновать. Но поэт — особое дело, тут весь спектр эмоций. Он и воин. И беспомощное дитя. И представитель одного из самых древних искусств. «Уже задолго до потопа и немного спустя после самого начала мира Юбал сын Ламехов назван в Писании зачинателем пения под кифару (Бытие, гл. IV). Но необходимо было сперва петь человеческим голосом, как инструментом более близким и естественным, чем кифара. Песни же без стиха, т.е. без известного числа звуков, связанного с напевом, не могло быть. Итак, начало поэзии было древнее, чем сам Юбал, и даже нет никакого сомнения, что она возникла у первого человека при самом сотворении мира» (Феофан Прокопович в трактате «О поэтическом искусстве»). Но вернемся в наше время. Как-то, выступая в одном провинциальном городе, прислушался к разговору. (Может сложиться впечатление, что я только и занимаюсь тем, что прислушиваюсь и подслушиваю. И это верное впечатление. Свойство ремесла, если хотите.) «Прикинь, он просто стихи читал, ничего больше не делал, такой крутой ход, блин. А раньше москвичи скакали, кричали и рожи корчили». Вот такой нетривиальный ход оказался. Мне могут возразить, а как же футуристы вместе с гениальным Маяковским? Тоже ведь скакали и кричали. Эпатировали. Ну да. Но они-то шли напролом — несли новое искусство. Тогда как наши современники скорее извинялись за то, что такие сирые и убогие: только стихи пишем, а вам это скучно, но мы можем сплясать и спеть, если придете на нас посмотреть и нам похлопать. Прошло десятилетие. Что же пришло на смену нарочитой театральности? Новая искренность. Такое определение дал еще в 80-е прошлого века Пригов, но об этом мало кто помнит, да и суть того, что он им обозначил, имеет малое отношение к нынешнему. Плясать перестали не совсем, но внешняя подача уже не играет решающей роли. На первый план вышла работа с «сюжетом». Происходить может что угодно, главное, чтобы «убедительно и жизненно». Время офисной поэзии или «поэзии менеджеров». Типичный представитель — Вера Полозкова. Понятия не имею, что она за человек в реальности. Но ее лирический герой лишен судьбы и биографии. Как и масса менеджеров, большую часть жизни сидящих за стеклянными перегородками, где ровным счетом ничего не происходит. Поэтому Вера Полозкова им близка как никто: «такая классная, ее стихи просто прошибают насквозь, очень живая, настоящая, не какая-то убогая попса...» Попса умерла, да здравствует попса. Когда-нибудь я отыщу ответ.
Когда-нибудь мне станет цель ясна.
Какая-нибудь сотая весна
Откроет мне потусторонний свет, И я постигну смысл бытия,
Сумев земную бренность превозмочь...
— ну и так далее. А вот как бы откровение:
Мне, конечно, пора пахать на попсовых нивах, —
Я подъ.бка небес, а вовсе не делегат их —
Перелагая классику для ленивых,
Перевирая истину для богатых, —
Буду крутая: в прищуре неохотца,
В голосе металлическая прохладца. Из какой безнадеги, милый мой, это шьется —
Лучше даже и не вдаваться.
Менеджеры особо и не вдаются, но уловили доступный язык и сами начали «говорить». Больше свободным стихом, чем в рифму. Так проще. Но искренне, бия себя кулаком в грудь. Или со сдержанной прохладной мудростью. Кому как присуще в силу темперамента. Ценность событий вырастает, если их зафиксировать не только в памяти, но и буковками. И показать другим. Но не как анекдот или байку, а как акт творчества, где можно рассказать куда больше, не боясь обвинений в излишестве и пошлости. Тогда это — стихотворение. В котором можно все. Новая искренность. Или тоска по эмоциональной наполненности. В неизменный антураж фотостудии приходят все новые и новые лица, а электронная камера не устает делать однотипные снимки. Прохладные снимки такие: у меня много нового опыта
у меня новая любовь
каждая хорошая группа думает
что она живет в конце времен
а мы смотрим с той стороны
в кураге остается черенок
она напоминает высохший плод
когда делаешь привычное опыт
в запястье хрустит
мои следы ведут ко мне
потому что я остановилась здесь
здесь отлично свежо и солнечно
молочная индустрия мясная индустрия
меньше трех
все это
< 3 (Света Сдвиг)
И погорячее: счастлива
мы не в москве
там дым дымыч ест людей
смертность возросла в восемь раз
пешеходы в респираторах очках ночного видения
никто никого не узнаёт
в моде пароль-отзыв
и дико страшно здесь тоже пи.дец
думаю дальше будет хуже... (Настя Денисова)
Если мне, как герою Аверченко во время революции, придется довольствоваться чтением виселиц в виде буковок «Г», но при этом предложат на выбор еще и стихи менеджеров, то Полозковой предпочту Улюкаева. Хотя бы потому, что он не среднего звена. И вообще министр. Но где же место настоящего поэта? Да и что такое настоящий поэт? Это как миф о «настоящем мужчине». Нехитрая манипуляция. «Настоящий мужчина так не поступил бы...» или «настоящий мужчина должен...» Или так: «настоящий поэт и мейнстрим (тут может быть и любое другое слово) не совместимы». А с какого, собственно, перепуга? Все совместимо. К примеру, каша в голове Эдуарда Лимонова не мешала ему быть поэтом. «Когда я жил на этом свете И этим воздухом дышал, И совершал поступки эти, Другие, нет, не совершал...» (Сергей Гандлевский). Но все же признаки поэта есть. Нащупать можно только интуитивно. Вспоминается притча о четырех слепцах, что захотели узнать, как выглядит слон. Вероятно, я один из них. Поэт часто играет роль чеховского «свадебного генерала». Вещает про кливер-фалы и грот-марсель, тогда как позвали-то для полноты ноева Ковчега. Всякий кому не лень может назваться его именем. Но мало кто его слушает и понимает. Он может обидеться и, как чеховский генерал, «встать из-за стола, засеменить в переднюю и, одевшись, выйти...» А может и ничего не заметить. А какая еще роль может быть у поэта, если большинство людей попросту не получают от стихов удовольствия? И ничего с этим не поделаешь. Конечно, хорошо быть желанным «свадебным генералом». Покормят, спать уложат и даже послушают перед сном про «бейфуты и топенанты». И дадут какую-нибудь премию. Но сдается мне, что многие, полагающие, что ни черта не понимают в стихах, в действительности не так уж глухи. И скорее себя недооценивают. Их как раз не проймешь ни пляской с притопом, ни «новой искренностью», ни умными «филологическими» стихами. Одна далекая от кинематографа женщина после просмотра «Осажденных» Бертолуччи сказала, что ее очень впечатлила концовка, где героиня встала с кровати, а на подушке — волны от ее несуществующих чувств. Способность читать стихи — вроде таких вот «несуществующих чувств». При желании можно их разглядеть на своей подушке. Но для этого требуется скорее тишина, чем шоу, хотя бы и виртуальное. Потому что поэзия все же не приплясывание за плугом, вопреки утверждению Льва Николаевича, а хождение босиком. Как, кстати, ходил и сам великий граф.
|
|
