Последнее обновление: №1, 2019 г.

Библиотека, журналы ( книги )  ( журналы )

ГОЛОСА
№1, 2015

Дмитрий Румянцев

    * * *
    Кривулин, Дидусенко, Аронзон,
    чью тайнопись и я не враз осилил,
    являлись нам, как Флакк? Марон? Назон? —
    пропев на кириллической латыни
    про рощу, циркулярную пилу,
    раскромсанную стружку на полу,
    свечной заводик, пьяную шишигу,
    игуменью с Псалтирью, верею
    над речкою. И в лапку снегирю
    вложил Господь поваренную книгу —
    лавровый лист для русского стиха.
    Во мне перевернулись потроха —
    так он свистел, а я все слушал, слушал,
    как от любви телесной ослабев.
    И сам Катулл, хотя и воробей,
    пророчил снег и будоражил душу.
    И гад морской, и птах лесной, и я
    любили этих русских, что же, зря —
    они: хохол, еврей и польский шляхтич?
    Не зря, не зря! Все расступался мир
    за солнцем, опускавшимся в надир,
    когда читал я, повалившись навзничь,
    одну из книг их...

    НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

    Стада деревьев, птица иногда, да, может быть, какой­то пес приблудный.
    А так — одни столбы да провода, и глинозем бесплодный, неподсудный.
    Я ехал двое суток на Урал, и страх меня подкожный распирал,
    что никуда я в жизни не доеду.
    Остановился суслик на меже. Пасхальные лупили фаберже.
    И комкали попутчики беседу.

    И словно дым при слове «паровоз», вставал над всем мучительный
    вопрос:
    «Кто виноват?», а стало быть: «Что делать?» —
    когда дана страна, как бы пять чувств, но ни тебе, ни мне не по плечу,
    и можно лишь насквозь ее проехать.

    Загадка для своих­чужих умов, с ее бездонной бочкой закромов,
    она лежит, и громоздятся долго:
    — шестое чувство родины во мне,
    — она — одна седьмая на земле.
    И праведная боль, как рана долга.

    ЗАПАДНО­СИБИРСКИЙ ПАТЕРИК

    Не в зипуне, но в черевичках,
    в мехах метели, как в пуху,
    сгорает бойкая синичка,
    что свечка в церкви, наверху.
                   Сестричка службы еженощной,
    алтарный крошечный потир,
    в твоем метанье верхний мир
    запечатляется заочно.
                  Земные птицы — вы всегда
    и повсеместно где­то рядом
    с нравоучительным обрядом
    ежевечернего труда:
                  в минуты скорби и вины —
    в больнице или за запреткой —
    с заплачкой на высокой ветке
    небес видны.
                  И человек, видавший виды,
    безумец, что ли (потрафим
    безвкусице), твердит «спасибо»
    тебе, синичка­серафим.
                  За то, что и среди пустыни
    вы — маленькие алтари,
    как и примеры благостыни —
    архиереи­снегири.

    КАРТИНКА С ВЫСТАВКИ

    Мирись­мирись и больше не дерись! Крестьянская ли Брейгелева драка
    запомнит нас и опрокинет жизнь. А певчая судьба? — она двояка.
    Идем на деревенскую тусу, мы, городские гопники­гуляки.
    На спину б — по бубновому тузу. И по повестке из военкомата.
    В руках вино, и девки в голове, и бабы во дворах визжат со страху.
    Ну, что сказать? Так было при царе. Останется и впредь. Мою рубаху,
    рубака друг, с жилеткой для нытья не путай в этой дарвиновской свалке:
    не знаю я, чем кончится возня у речки, вот и сельский Джек затявкал.
    Кровавая удолбана луна — торчит! Ее и воспоет ваш Брейгель.
    Я вас любил, дворовая шпана. И каждый третий пьян или зарезан.

    ГОЛОС ЦЕРКОВНЫХ СТАРЦЕВ

    И кто им разрешил обрушиваться с гневом
    на стариков, старух и маленьких мирян?
    Пришедшие сюда и названные хлевом,
    они — стада землян.

    Отеческий завет — не только песнопенье,
    и сладкая халва, и добрая хвала
    врачуют души нам, и возвращают зренье
    взыскание, хула.