Последнее обновление: №1, 2019 г.

Библиотека, журналы ( книги )  ( журналы )

ГОЛОСА
№3, 2015

Андрей Пермяков

ДИАЛОГ

— Этой ночью очень черна вода?
— Ночь и ночь. Вода и вода.
— Здесь глубоко?
— Да.

— А здесь?
— Да.
— Что «да»?
— Черная здесь вода.
— А вот здесь как?
— И здесь глубоко.
— А тут отчего бело?
— А тут вода кувырком.
Хотя тебе­то чего? Ты ж по ней аки посуху.
— Посуху, говоришь? Ну, бывает и посуху.
Только ты это... Потычь насчет дна посохом.

ПАРОВОЗ

Свежепокрашенный, схожий с гиппопотамом,
вспомнивший каждый стык, знающий расписание,
неистребимо сверкающий, непоправимо полезный.
Голос его беспросветный, голос его железный
собой наполняет воздух у водоемного здания.
Голос его железный качает большие рамы.

«Если нужны паровозы, значит, закончилось электричество.
Значит, совсем началась война — ненадолго, но навсегда».
Но паровозу нет дела до создавшего его человечества.
Голос его железный, наполнившая его вода,
из букв прописных его имя, цифрами его отчество,
превозмогающих сил лошажьих количество
разом его, прекрасного, к славному подвигают.
Он так по путям плывет, как другие летают.

Непобедимый, последний, невредимый и целый,
весь до трубы вороно´й, по ободочкам — белый.
Летящий, чуть рельсов касаясь, по рухнувшему, вроде, мосту.
Везет на себе звезду, челом своим толкает звезду.
Закрашенную почти звезду, с именем страшным звезду.
«Чух­чух, ту­ту, ту­ту, ту­у!
Вот эту с собою и ту. Эту и ту».

ДВОЮРОДНЫЙ

Режет коротким ножом фиолетовый лук, режет петрушку.
Моет нож с мылом. Нюхает нож. Сыр отрезает другим коротким ножом.
Наливает черное пиво в скользкую кружку.
Выпивает, однако, из рюмки. Потом говорит: «Хорошо».

Говорит: «Возьми в холодильнике, если надо:
там Жигулевское, Афанасий, Бархатное и еще одна».
На китайском салате мигалками зерна граната,
через пятнадцать минут с работы придет жена.

Говорит: «Надо не торопиться. А ты бегаешь, как насекомый».
Он еще говорит. Не то чтобы через силу,
но будто бы через вату.
А я заходил в горбольницу. На рентгене работает мой знакомый.
Та, кто сейчас вернется, вчера попросила
все рассказать: так ей теперь и надо.

А он выпивает опять и опять говорит: «Хорошо».
Я тоже думаю: хорошо, если б люди не болели всякими раками.
Небо, нарисованное химическим карандашом,
цветет акварельными, очень простыми знаками.

* * *
до большого одиночества —
ерунда, Господня шалость:
все начнется и закончится,
точно и не начиналось.

встанете такие вечные,
сделав каменные лица.
...одного б хватило вечера
досыта наговориться.

ЗАСНУТЬ

Внук у нее так плачет, что будто скрипит.
А иногда пищит очень похоже на мышь.
Но чаще скрипит, будто бы «снег» говорит.
Снег говорит. Снег говорит? Снег говорит...
Снег, снег, снег. Спишь.

Утром коса по траве: «сон, сон, сон».
Маленький сенокос берега маленькой дачи.
Соседка в окошко: «ну­к, прекрати свой звон!»
Но внук уже плачет.

Лето проходит и остается звон:
от сенокоса до снега ровно тысяча лет.
Снег говорит: «свет, след, звук, сон».
Потом говорит: «свет, свет, свет».
Спишь.

Детские буквицы тают, как отцветают.
В детской рисует овалы скрипучая мышь.
Вечная­вечная светопись, только другая.
Тянешь огромные руки, не покидай, говоришь.
Тает.