 |
ОЙКУМЕНА
№3, 2015
Галина Климова
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ?
Я неравнодушна к зарубежным стихотворцам, пишущим порусски. И потому, что работаю редактором отдела поэзии в журнале «Дружба народов», и потому, что вообще люди эти вызывают не просто интерес, но и удивление. Кто они?
В основном это, так или иначе, «реликты» советской эпохи: выпускники русских школ и университетов. А еще — выходцы из русскоязычных семей, дети и внуки от смешанных браков. В прошлом в республиках жило больше русских, и была другая система ценностей, в которой литература (поэзия) занимала ведущее место, а владеть в совершенстве русским было признаком образования и культуры, и престижа. Это несомненно особая ситуация: жить в стране, где говорят на языке титульной нации, где только отдельные сохранившиеся реликты, обжившие свою литературную нишу, пишут порусски. Пишут главным образом писатели старшего и среднего поколения, но есть — правда, не густо — и молодая поросль, заявившая о своем литературном русскоязычии. Значит ли это, что продолжение следует? В бывших республиках СССР русский язык теряет свои позиции во всех сферах жизни, но все же остается в немалой мере языком международного общения и — главное — почвой общего культурного пространства. Утратив политический статус, он сохраняет гуманитарный, хотя и стал языкомизгоем, вторым или даже третьим по значимости иностранным языком. Увы, молодежь или совсем не говорит порусски, или говорит весьма посредственно. Число русских школ и факультетов многократно сократилось. Только в Белоруссии русский наряду с белорусским имеет статус государственного. Трагически решается судьба русского языка на Украине. А в Узбекистане с кириллицы перешли на латиницу. Освободившуюся нишу спешно заполняют английский, арабский и даже турецкий, а с ними английская, арабская и турецкая литература. Но при этом русская литература никуда не делась. А мировая классика в русских переводах до сих пор — незаменима. И русская поэзия жива. Какая она, современная русская зарубежная поэзия? Очень яркая и заметная на Украине. Достаточно двух имен первого ряда — Борис Херсонский из Одессы и Александр Кабанов из Киева (еще и создатель знаменитого фестиваля «Киевские лавры»). Оба невероятно харизматичны, плодовиты, колоритны и по творческой манере, и личностно. Их поэтика обогащает ойкумену русского стиха, открывая доступ к новым лексическим и семантическим возможностям, интонационным оттенкам: Напой мне, Родина, дамасскими губами
в овраге темносинем о стрижах.
Как сбиты в кровь слова! Как срезаны мы с вами —
за истину в предложных падежах! (А.Кабанов) Славянская культурная общность делает свое дело, традиции русской поэзии и в Белоруссии крепки, но чтобы говорить «о месте и смысле русскоязычной поэзии в стране, надо постараться поверить в неимперские возможности и качества русского языка и русской культуры», — напоминает Дмитрий Строцев, один из лидеров «Минской поэтической школы», пишущий порусски и наследующий хлебниковской линии: власогласый орет букварь на цветущих корнях велимира
кристаллический щеголь к нему говорит, мигочей,
иноходцы они, неботроги они, храмодеи
реченосцы они на голодных тетрадных полях Открытый и обсуждаемый вопрос — о соотношении этой русской зарубежной поэзии с просто «русской». Некоторые литераторы и филологи считают, что определения русский и русскоязычный применительно к поэзии — синонимы, в их основе одна языковая сущность. В этой связи появились такие понятия, как «русское безрубежье» (Вера Зубарева), «порубежье» (Олег Жадан), пограничье, «нерусские русские» (Чингиз Гусейнов) и т. п. И все же русский язык «в бывших республиках» — это не совсем русский России, он несколько иной. Часто — «выученный», а потому нивелированный, обобщенный: притушенный в своей экспрессии, лишенный обертонов, как бы стерилизованный — вроде сувенирной банки с этикеткой «Воздух Москвы» или «Воздух Ленинграда». Если бы не нынешнее безграничное общение в Интернете, он, вероятно, отличался бы примерно так же, как «новояз» СССР от рафинированного и законсервированного русского «первой волны» эмиграции, что приводило в ужас Вл.Набокова и вызывало недоумение советских писателей, посещавших в те годы Париж. Не хватает разговорных слов, новых оборотов, молодежного жаргона — в них воздух времени, освежающий язык, для которого каждый день — рабочий, без выходных. Мне кажется, Александр Кабанов поймал это очень точно: «Какое вдохновение — молчать, / особенно — на русском, на жаргоне». С другой стороны, там, где на русском говорят, он пополняется за счет местного колорита и особой оптики, придающих новизну обычной, казалось бы, картинке. И если следствие первого — явное лексическое оскудение, прямолинейность, тошнотворные пиитизмы и бессмертные штампы прошлых эпох в сочинениях множества дилетантов, то второе очевидно обогащает творчество немногих (как всегда) состоявшихся авторов. Вообще, современные поэты много пишут о языке, словах, стихах. Наверное, и музыканты обожают профессиональные разговоры об инструментах, на которых играют, а художники — о красках и кистях. Настоящие стихи вбирают в себя воздух и реалии своего места рождения. Это относится не только к зарубежным стихотворцам. Вообщето, ровно то же происходит внутри России, особенно в регионах со своим ярко выраженным языковым «характером». К примеру, в стихах Наты Сучковой из Вологды, чьи обращения к зарисовкам из народной жизни и психологические пейзажи весьма говорящи, потому что она сама — «разве что не окаю» — часть этой жизни и этих северных пейзажей, отсюда и ритмика, и «свой» язык: Хорошо да сладко спати, не бояся мертвых,
в старом бабкином халате на грудях протертом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В одеяльце тонкой байки спать да спать укрывшись,
в тятькиной линялой майке с лопнувшей подмышкой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вы теперь опять далече, оттого тиха я,
улыбнусь лишь, как замечу бабочку, жука ли. Совсем иной, но тоже свой, воздух и иные реалии у Дмитрия Трибушного из Донецка: Над городом гуманитарный снег.
Патрульный ветер в подворотнях свищет.
Убежище — читает человек
На школе, превращенной в пепелище. Это не общая «картина войны», но документально достоверные детали — подробности жизни, свидетельствующие, что перед нами не фотка, не иллюстрация, а кусок озвученной военной хроники. География русской поэзии в принципе не так уж изменилась. Там, где живут русские, где говорят и читают порусски, там русская поэзия не исчезла. Масса любителей поэзии собирается в библиотеках, литобъединениях, литературных клубах при местных издательствах и газетах. Они выпускают за свои деньги книги, коллективные сборники, альманахи, открывают русскоязычные сайты. А еще множество поэтических фестивалей, куда устремляются стихотворцы со всех концов бывшего СССР, из дальнего зарубежья. Потом выходят альманахи, коллективные сборники. Ну да, по большей части уровень их невысок: любительский. Но так создается культурный слой, субстрат, без которого не может существовать настоящая литература, настоящая поэзия. Вот, в Латвии, где из стран Балтии проживает наибольшее число русских, выросло поколение русских детей, никогда не бывавших в России, не видевших Москвы и Петербурга, зато неплохо освоивших близлежащие европейские столицы. Они прекрасно говорят поанглийски, а русский их зачастую поэмигрантски беден. Но в Риге до сих пор выходит русскоязычный литературный журнал «Даугава» (с 1977го), в Вентспилсе, Шауляе — поэтические альманахи. Появляются новые переводы латышских классиков на русский: только что изданы стихи Яна Райниса в переводе Ольги Петерсон. В Риге уже 4й год подряд проходит интернетконкурс «Открытый всемирный чемпионат Балтии по русской поэзии», заслуживающий, на мой взгляд, не только внимания, но и поддержки. Сердце и мотор этого конкурса — поэт и журналист Евгений Орлов, которому удается держать планку и собирать хорошие русские стихи со всех концов света. Вот стихи победителя конкурса «Балтия2015» Вадима Гройсмана из Израиля: Из летней духоты, кружась навеселе,
Прохладный ветерок в ночные окна дунул.
Мне стало радостно, как будто я себе
Другую родину придумал. Или: Кому не обещаны слава и честь,
Тот может под все одеяла залезть,
Придвинуть печурку к постели.
Кого не окликнула вечность, тот есть,
Живет в угасающем теле.
Нельзя утверждать, что ему повезло, —
Он должен работать за свет и тепло,
Свой домик тащить неохотно.
Бывает, и двинуть рукой тяжело,
И слово припомнить дремотно.
А ночью такая случается дрожь,
Как будто непрошеной вечности ждешь, —
И стекла трясутся, и губы.
Так лупит по крыше безжалостный дождь,
Так воют сиротские трубы!
А серым в косую линеечку днем
Гуляет зима на просторе земном,
Хозяйствует голубь костлявый,
Но лучше питаться ячменным зерном,
Чем колотым сахаром славы.
Русская поэтесса Елена ШуваеваПетросян, живущая в Ереване, рассуждает так: «Армянский писатель, родившийся и живущий в Армении, но пишущий на русском... это явление, и порой очень талантливое. И это надо поддерживать. На каком бы языке ни писал армянин, он все равно рассказывает об Армении» (см. «Лиterraтура» № 40). Наверное, поэтому и сейчас в Армении выходит журнал «Литературная Армения» (с 1958 г.), а в соседнем Азербайджане — один из старейших литературных журналов «Литературный Азербайджан» (с 1931го). Значит, не отпала необходимость в русскоязычных литературных журналах — находятся и авторы, и читатели. И еще, это испытанный многажды путь к широкому читателю: через русский язык, через перевод — в мировую литературу. Ареал русской поэзии в Средней Азии наиболее крупно представлен поэтами Узбекистана, где живут и работают два известных однофамильца: Евгений Абдуллаев (Сухбат Афлатуни) в Ташкенте и Шамшад Абдуллаев в Фергане. Несмотря на тотальное исчезновение русского языка в Узбекистане (хотя не без исключений: еще два года назад, будучи в Ташкенте, я не могла нарадоваться, слыша удивительно правильный — и стилистически, и интонационно — разговорный русский с московскими нормами произношения. Русский без акцента! Низкий поклон старым учителямсловесникам и когдато сосланным русским, и беженцам, и эвакуированным, и прочим пришлецам, остававшимся в Узбекистане). В Ташкенте выходит знаменитый журнал «Звезда Востока» (с 1946 г.; в 1992м он входил в шортлист Малой Букеровской премии как лучший русский литературный журнал за пределами России). Там же живут русские поэты Баходыр Ахмедов, Вика Осадченко, Алина Дадаева, Людмира Бакирова, Евгений Олевский, Николай Ильин и другие. Один из содержателей русскоязычного культурного пространства — Сухбат Афлатуни. В его стихах много Востока во всех подробностях пристального зрения («караванные» ритмы, созерцательность, местами хитрость), но и русской рефлексии, и европейской свободной легкости — не занимать: Заболевший кочевник становится жителем сел.
Он подсолнух растит, поливая его из кумгана.
И приметивши женщину, делает грудь колесом,
Но в груди у него не о женщине темная рана —
Снятся степи ему, костры, и длинные тени верблюдов,
И тяжелое небо в тучах, как свежих курганах. Или совсем иначе: тренинг по безопасному сексу
на улице дождь эпидемия СПИДа
дехкане молчат —
берем огурец
натягиваем на него презерватив
вот таак
понятно? Мифологизируя сюжеты повседневности, Сухбат Афлатуни превращает их в метафору или в притчу. На мой взгляд, он на редкость гармоничен, ему удается быть равным самому себе в жизни и в творчестве (не только поэзия, но и проза, и литературная критика, литературоведение), что уже — художественное явление. Не так давно умер известный ташкентский поэтшестидесятник Александр Файнберг, многие годы пестовавший молодых. Мне так и видится линия поколенческой преемственности: Александр Файнберг — Сухбат Афлатуни — Вика Осадченко... Вот ее стихи: Когда по комканому русскому
маршировали оды зычные —
какой тогда звучало музыкой
случайное косноязычие... Никакого азиатского колорита. Только мысли о русской одической поэзии, но и — о музыке косноязычия... Поэт Шамшад Абдуллаев, представитель «Ферганской школы поэзии», тоже пишет порусски, и похож не на дервиша, а на рафинированного европейца. О нем пишет литературовед из Риги Сергей Морейно в статье «Шамшад — двойной полдень» (см. «Дружба народов» № 5/2013): «...европеизированный узбек меняет свой несемитский, небогоизбранный язык на ортодоксальный русский. Из рук повивальной бабки к рукам плакальщицы тянется лексическая пуповина. Желание изгнать из словаря имперский бэкграунд, так же как ферганский (и всякий другой) социум, разрешается в идеальноточный очерк почти русской тоски в условном антиутопичном ландшафте». Там же в Ташкенте работает двуязычный поэт Сабит Мадалиев, выпустивший книгу стихов «Рубаи» (одна из древнейших и жестких форм восточной поэзии), написанную на русском. В Москве, может, и легче, где обосновались соратники Афлатуни по «Ташкентской поэтической школе» (вот тоже парадокс: «за границей заграницы») Санджар Янышев и Вадим Муратханов. В лирике Муратханова все признаки московской жизни и в то же время расхожие узбекские слова, реалии, родные с детства: дастархан (стол), айвон (терраса), боорсок (пончик), курпача (одеяло) и т. д. Они не остались экзотическими экспонатами или личными воспоминаниями, неожиданно для самих себя они превратились в поэзию. КУРПАЧА (ОДЕЯЛО) Толстая гармошка,
свернувшаяся до потолка,
научи меня небу.
Подними меня выше крыши,
выше груши, урюка и одноглазой телевышки,
откуда можно всех пересчитать. Нужны молодые силы, чтобы продолжить традицию русской поэзии. Подхватят ли новые поколения стихотворцев эту эстафету? В соседнем Казахстане, в АлмаАте, у подножия Заилийского Алатау на тропе русской поэзии встретились Ербол Жумагулов — «мотылек с невредимыми крыльями, но опаленным мозгом», чьи стихи как бесконечный свинг в тональности русской хандры: Бессонница. Абай. Пасутся табуны.
Я список лошадей прочел до середины.
Как бы ложилась ночь на горные седины,
блеща заржавленною фиксою луны.
Еще Кебек, шатаясь между юрт,
испытывал сердечный неуют, самобытный и герметичный Заир Асим: слово набухает тишиной
замерла ветка голоса
речь сужена в строку
как вечность в один день, — и Айгерим Тажи с лаконичными и выразительными верлибрами: Люди севера
плачут снегом
пахнут инеем
в линиях черных рек
Люди юга —
лепестками
дынями
на солнечный берег
ах
Хочу на запад
со слезами
раскосых глаз Из Таджикистана доносится распознаваемый голос опального Темура Варки, поэта, журналиста, общественного деятеля, живущего то в Душанбе, то в Москве, то в Европе... Слава белому снегу Аллаха, о Рахматулло!
Вьюга махом мартвейн выпивахом, чудит помелом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Горы я променял на метели, а дом на судьбу
В коммуналках, подвалах, борделях, трущобах на слом.
На Радищевском спуске от снежного плена Москву
Защищал я с лопатой безденежной. Помню, спасло.
Белый снег — оберег мой, спаситель таджикских вершин.
Бог разлил нишолло и рассыпал набот над столом.
Рахматулло (араб.) — «благодарность Аллаха» и имя таджикского дворника в Москве; нишолло — белая патока; набот — прозрачный сахар, похожий на лед. Все переплетено, как бывает только в жизни, и поэт видит это, пишет об этом, потому что ему вверен «ключ — единый Alfavit». Русскому читателю известна переполненная смыслами, густая поэзия Вячеслава Шаповалова из Киргизии, чей внешний мир — аллюзии русской, восточной и европейской литературы, а внутренний — тема «двух родин»: исторической — России и реальной — Киргизии. Я дважды предан, дважды продан был.
Россия с Азией, как сговорясь, мне обе лгут! —
гнездо покинул аист. Шаповалов постоянно уточняет координаты своего творчества и местонахождения как русского человека, родившегося на Востоке, принадлежащего Востоку и уже не нужного земле, которая остается его первой родиной: «Тебе только кажется, что ты дома. Это дом не твой...» О судьбе современного писателя Шаповалов рассуждает так: «От писателя время требует всегда одного и того же — используя диалог с Богом, сказать о человеке... Сказать о человеке новым языком». Все это относится и к русскому языку: где-то он истощается, теряется, чахнет, а где-то наращивает массу, берет новый разбег, обретает русло, новый звук, от которого, будем верить, зазвучат новые стихи и войдут не только в антологию русской поэзии конца XX — начала XXI веков, но и в вечность.
|
|
