ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ №1, 1995
Анна Гедымин
ПОГОДА ПРОЩАНИЙ
• • •
Этот тронутый дымкой
полковничий взгляд фонарей,
Успевающий втиснуться
в краткую тьму до рассвета,
И шиповник в цвету,
ошивающийся у дверей,
Означают одно:
что в разгаре московское лето.
Ну а если не понял —
тебе прояснит соловей,
Для того он сегодня
откомандирован из рая:
Кто рожден не в Париже,
а чуточку вверх и правей,
Вот об этой погоде печалится,
умирая.
Но о смерти — потом...
... Небеса затевают рассвет,
Осторожные звезды
уходят на дно, как кувшинки,
И над сонной землей
ни морщинки, ни облачка нет,
Только месяц,
замешкавшийся по ошибке...
• • •
Расставание — это конец суетливых событий
И начало внимательной памяти.
Этой порой
Столько пишут картин! Совершают великих открытий!
Строят замков — воздушных, жилых — у реки, под горой!
Мне отныне дано без усилий, по звездному гуду,
Узнавать, как живешь, как работа твоя и родня...
Вот и все. Не грусти, я тебя никогда не забуду.
Не проси, ты и сам никогда не забудешь меня.
• • •
Бремя давней любви —
это счастье особого рода,
Ты продлил бы мне, Господи,
кроткое это житье!
Ну а если нельзя без геройства —
пусть, ладно, свобода.
Только пусть поскорей,
я хочу пережить и ее.
Я согласна хлебнуть вышины,
как не всякая птица,
Сквозь мелеющий воздух
мучительной красоты,
Лишь бы к ночи хотя бы
в душистой избе схорониться,
Где в хорошее лето
окна достигают цветы.
А потом вспоминать, улыбаясь,
звоночки трамвая,
Ярко-желтые пятна на синем
(листва и вода)...
И подумать, что осень
так сладко меня забывает,
Как никто из людей
никого, ни за что, никогда...
• • •
Сел на карниз неумело, наверно меньшой,
Ангел-молчун, вислокрылая белая птица.
Голубь взъярился, не принял за своего.
И за окном, как за душой, вновь — никого.
Лишь нехорошее солнце встает.
И нехорошее солнце садится.
• • •
Не паникуй, мой друг, пройдет и это
Невероятно, чтобы не прошло.
Ночь миновала, пронеслась комета,
Наш век — и тот отходит тяжело.
А за пределом жертве высшей меры
И праведнику — рядом зимовать...
...Вот если души все-таки бессмертны,
То есть из-за чего паниковать...
• • •
Лишь первый выстрел прохрипел в долинах,
И ясно стало,
Что нет на свете лишних, нелюбимых,
Иль нужных мало.
Незаменим и пруд в вечернем блеске,
И птичий вылет,
И молодые ели в перелеске,
И вековые.
И не бывает неживой природы,
Где пули свищут.
И, кажется, уже и сумасброды
Покоя ищут.
• • •
Отмокаю на средней Волге.
Здесь мордатые, как бульдоги,
По-над клумбой львиные зевы
(Если пойти влево).
А если пойти вправо —
Там, как церковка, пятиглава
Сопка — в сочных лучах заката
Златоверха и синевата.
И моря никакого не надо,
И никакого Василия Блаженного,
За окном — берез светящаяся колоннада,
Как символ — чего бы? — Ну, скажем, счастья женского.
Напиши мне. Конечно, непривычно и недосуг.
И увидимся скоро — лишь округа вспыхнет рябинами.
Я сама не люблю многословных.
И знаю, что не напишешь.
Но — вдруг? —
Хотя бы по небу — строчками журавлиными.
• • •
Лес предзимней зиял пустотой.
Помню слякоть и чувство тревоги,
И отчетливый куст золотой,
Голосующий у дороги.
Вроде выболела до дна
Эта осень.
И нате вам — милость!
Но из тысячи душ ни одна
В странном месте не притормозилась.
Вот он — миг, предвещающий крах!
Ох, припомнит судьба нам истица,
Как молили о мелких дарах,
Чтобы мимо щедрот проноситься!..
• • •
Грузинский храм, как перевод подстрочный,
Понятен слабо, глубь его тиха.
Но ясно, что он тоже добр — восточный
Чернявый Бог, зачатый без греха.
Средь стариков спокойных, бурокожих,
Запрятанных в молитву далеко,
Один стоит — намного всех моложе
И на икону смотрит нелегко.
Он не урод и не последний в стае,
Его невеста в гулком доме ждет,
Но что же он так яростно желает
Чужой жены? И так легко крадет?
«О Господи, — он думает, — я грешен!
Ведь коль меня посмеют оскорбить, —
Я не стерплю, не выдержу насмешек,
Я просто не сумею не убить!»
Он замирает, на коленях стоя:
«Мне радостен пожар чужих дворцов!..»
И обращает Бог к нему сухое
Прощенье.
И — разбойничье лицо.
• • •
А когда началось волшебство —
Пропиталась весною погода, —
Застонал у окна моего
Тополиный урод Квазимодо.
Кто-то ветки решил обрубить,
Замер ствол неказисто, тревожно:
«Разве можно меня полюбить?!»
И ответить ему — невозможно...
|