 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№4, 2005
Юлий Хоменко
НЕБЕСНЫЕ ПРОСЕЛКИ
. . .
Не Бетховен, но космы всклочены,
Губы выпячены к трубе.
Все, кто к музыке приторочены,
Малость все-таки не в себе.
Мешковатые брюки коротки,
Перекошены пиджаки.
Как сутулые старцы — отроки,
Точно отроки — старики
Неуемные: ноты тоннами
Нагрузи на них — понесут.
То мечами трясут картонными,
То ничем уже не трясут,
А, к примеру, гранитны, бронзовы,
Бледно-желтые, коль луна,
На закате багрово-розовы,
Стынут позами. Тишина.
. . .
Утром холодно весенним,
Только это ничего —
Воскресеньем, Воскресеньем
Так и веет от него.
Не щадя помета, галки
Обновляют купола.
Посреди весенней свалки
На халяву, понахалке
Тварь любая весела.
У гнезда шныряет пташка,
Мышка роется в норе,
И бежит, бежит букашка
По березовой коре.
У березы ствол и позы
Всех пленительней, кора
Оголенней у березы,
У нее на ветках розы —
Замуж, стало быть, пора.
. . .
Каблуки по мостовой
Отбивают ритм старинный.
Как лебяжий, над Москвой
Пух летает тополиный.
Где троллейбус номер «5»
От Садов бежит к Бульварам,
Появлюсь в свой срок опять —
Но уже воздушным шаром.
. . .
Какой-то особенный воздух —
Возможно, таится гроза
В его голубых подголосках,
Хоть в это поверить нельзя,
Настолько улыбчиво солнце,
Настолько сравнимо оно
С лицом молодого японца,
В сравненье с которым темно
В лице у литовца, чилийца,
Иль кто бы ни вклинился в стих...
А может, японец и злится —
Хитрец, перед бурей притих.
. . .
По высокому, очень чистому
(Небу, стало быть, что понятно)
Вольно ль облаку волокнистому,
Иль, волнистому, неприятно
Плыть? Такому размером скромному,
Медлить склонному и бояться,
Любо ль к небу — слону огромному
Ваткой крошечной прицепляться?
Впрочем, что ж разводить художества? —
В синь забросили, не спросили.
А оттуда — проселков множество
По Бразилии, по России.
. . .
Анненского доставали
Директорские заботы.
Час-полтора едва ли
Для главной своей работы
Урвет и слушает зовы
Зияющей тишины.
Брови его суровы.
Дни его сочтены.
. . .
Из Ясной Поляны Толстой
Сместился в неясную. Ночью
Сквозь туч навороченных клочья
Созвездий свистит сухостой,
Что это вопрос непростой:
Оставил ли свет при уходе
(Не впрок — по оплошности вроде)
Иль вывернул пробки Толстой?
ЧЕРЕПАХА
Депортированная из пустыни в городскую квартиру
В знак протеста отказывается от пищи
Постепенно теряет в весе
Становится легче воздуха
Поднимается в небо качая растопыренными конечностями
В качестве НЛО регистрируется спецслужбами
Проходит в секретных списках под кодовым названием
Черепаха
. . .
Год за годом
Удаляюсь от трещины на обоях
Которую любил рассматривать в тихий час засыпая
Но знаю что однажды проснусь
И вот она трещина
Но с изнанки
. . .
Боюсь попасть, когда умру,
Туда, где души торопливо,
Как в некую воронку слива,
Смывают в черную дыру.
. . .
В далеком синем море
(Далеком, если даже,
Чудак с тоской во взоре,
Торчишь в его пейзаже)
Качается «Титаник»:
На память об уюте
Стакан о подстаканник
Звенит в пустой каюте.
. . .
Я поеду в Венский порт,
Где дрейфуют борт о борт
Баржи всякие и барки.
Полинялые, неярки,
Плещут флаги, как белье.
Как прекрасны, ё-моё,
Разных стран трусы и майки!
Жаль, с утра летают чайки
И кричат без перерыва
До заката. До надрыва.
. . .
Удаляясь аллеей парка
В переливах дневного света,
Удивляюсь — уже не жарко.
Неужели уже не лето?
Совершенно другого цвета,
На другого кого похоже
То же дерево. Жду ответа:
Коль не лето уже, то что же?
. . .
Осенний день. Он чем отмечен?
А тем, что света и тепла
Как можно меньше. Осень! Нечем
Отметить факт, что ты пришла.
Конечно, можно бы из лужи
Колючей, в оспинах, воды
Набраться дотемна, до стужи,
До вверх тормашками звезды
Подвешенной на удаленье
В сто сорок вальдшнепов, пока
В ветвях аллей рога оленьи
Покачиваются слегка.
. . .
Спускаясь по лестнице, Блок
Носки своих видит ботинок.
А в комнате — пол, потолок,
Простенков и стен поединок,
И окон кивок на канал:
Зимуют промерзлые баржи.
Зимой не допросишься спаржи.
Нет спичек. Двенадцать. Финал.
|
|
