 |
ГОЛОСА
№3, 2011
Глеб Шульпяков
ИСКУССТВО ПОЭЗИИ
Я жил в деревне
и ждал друга.
А он не ехал,
он все не ехал.
Распутица! И я
бродил один.
В жухлой траве
— в тишине, когда
слышно реку
и как летит птица,
я не сомневался:
всему вокруг
— облакам и соснам,
валунам и даже
голубым лужам
(не говоря обо мне)
есть причина.
Что мир кем-то
вызван к жизни.
Но как иной отец,
уходя из семьи,
забывает детей
— так этот кто-то
забыл про нас.
Не помнит.
Забытыми
они и выглядели.
Дуб, несущий крону
в пустое небо.
Мокрые собаки.
Тропа, ведущая никуда.
Искрящие провода.
Землеройки.
Даже фонарь и тот
по ночам мигал
морзянкой:
точка-тире, тире —
кого-то звал.
Но кроме меня
никто фонаря
не видел.
...Ночью
было не до сна.
Я выходил.
Вся в вате, луна
лежала на дне
ящика со звездами —
но разве кто-то
слышал, как
они бренчат?
Один в поле, я
смотрел на свой дом.
В темноте мне
казалось, в окне
кто-то есть
(и разливает чай)
— но кто? Ведь я
был здесь.
…Наверное, так
я хотел влезть
в чью-то шкуру.
Но я ошибался
ведь этот кто-то
мог и не знать,
что мы существуем.
Оставалось — что?
найти слова и
рассказать все.
Пусть увидит.
Пусть запомнит.
Кто мы? Что у нас?
— вот удивится!
Как щелкают
эти семечки
— словечки.
* * *
в моем углу — бревенчатом, глухом
такая тишина, что слышно крови
толкание по тесным капиллярам
и мерная работа древоточцев —
ни шеи, ни руки не разгибая,
в моем углу я словно гулливер,
то с этой стороны трубы подзорной
смотрю вокруг — то с этой
(меняя мир по прихоти моей),
но слышу только равномерный скрежет
— пройдет еще каких-нибудь полвека,
изъеденный, дырявый — угол мой
обрушится под тяжестью себя
и только скобы новый гулливер —
изогнутые временем, стальные
поднимет из травы на свет и скажет
умели строить
|
|
