 |
МОНОЛОГИ
№4, 2011
Дмитрий Тонконогов
ВОСЬМАЯ НОТА
Поэзия — вполне реально существующая вещь, но для ее обнаружения не существует никаких измерительных приборов. Все оценки — интуитивны и приблизительны. «Я не понимаю стихов», — признается умный и честный человек. А что тут понимать? Текст с рифмами и в столбик...
В «Арионе» № 2/2011 Глеб Шульпяков пытался разобраться в мотивации творчества: «стихи — вне зависимости от формы и темы, которыми пользуется стихотворец, — бывают наполнены поэзией только в том случае, если рождаются из внутренней катастрофы, связанной с переживанием одной простой вещи. Ее можно сформулировать так: мир прекрасен, а человек умирает». Мы же поговорим о «конечном продукте», о том, что рождается из «внутренней катастрофы».
Нередко приходится слышать вопросы: о чем пишете? На какую тему? Или — если автор пришел в журнал: стихи на какую тему вы берете? Каждый раз испытываешь некоторую неловкость. За собеседника в том числе. Вопрос по сути праздный, а главное — выдающий стереотип мышления: поэзия должна предъявлять что-то «осязаемое», будь то философский взгляд, эмоция, увлекательный сюжет, короче, все, что можно «потрогать руками» или по крайней мере сформулировать прозой. Понятно, что в поэзии информативно все: содержание, особенности языка, образы, ритм, метр, рифмы или их отсутствие. Но что такое «вещество поэзии» и что делает стихи «текстом, ощущаемым как речь повышенной важности» (М.Гаспаров), невозможно объяснить на словах, даже при помощи филологических или литературоведческих познаний.
В основе восприятия стихов лежит опыт прочтения. В памяти откладываются моменты измененного стихами сознания, вспышки удовольствия и безоговорочного приятия, которые мы потом сознательно или бессознательно ищем в других стихах. Но опыт бывает разный. Кто-то ищет «приниженного гения могил» Мандельштама, а кто-то «Не ссорьтесь, влюбленные. Жизнь коротка» Дементьева. Объяснять последним, что такое развитый, а что — неразвитый вкус бессмысленно: не думаю, что поклонникам творчества Дементьева и ему подобных будут интересны эти заметки. Нам же интересно, что именно считывает внутренний слуховой аппарат читателя, который попросту остается незадействованным в случае с Дементьевым.
Попробуем использовать эмпирический метод. Сделаем из рыбы воблу, лишим стихотворение поэтического замысла, но оставим все эффектные, но вторичные признаки поэзии. Начнем с названия. Часто именно броское название принимается тянуть за собой дальнейший текст.
Итак, «Девушка с Газгольдерной улицы». Девушка явно загадочная, а улица таки существует, что привносит подлинность «времени и места». Сразу возникает мысль растянуть повествование на несколько частей, ибо с подобной девушкой может происходить масса историй, их можно разбить по годам, а в каждой части прописать только одну характерную для героини черту, будь то бровь в первой или какая-нибудь интимная деталь в последней. Тем самым создадим видимость внутреннего стержня.
Пожалеем читателей «Ариона» и ограничимся одной, последней, частью.
Восемьдесят третий год, панельная девятиэтажка.
Наша Фирочка, белая, как бумажка,
смотрит в окно и видит, как с подъемного крана
падает крановщик, тот самый сменщик Ивана,
что вчера прижимал ее к стенке и страстно смотрел в глаза.
Спрашивал: будешь со мною? Она отвечала: за
будь.
Теперь он лежит в луже крови,
подбитая, неряшливая птица.
Фирочка натягивает трусики на ягодицы.
В зеркало смотрится, хмурится:
какая тоска на Газгольдерной улице.
Сюжет прост как три копейки. Во времена «застоя» человек совершает самоубийство из-за несчастной любви. Фирочке это по барабану. Она такая. Потому и названа Фирочкой. В момент трагедии она вообще была раздета. Возможно, предавалась любовным утехам с самим Иваном, забыв про сменщика. Автор пытается сочувствовать герою, изображая его неряшливой птицей, украденной из стихотворения Льва Лосева «Брайтон-Бич». Рисует лужи крови для достоверности. Заканчивается все тоской. Это беспроигрышный финал. Когда кому-то говоришь важные вещи, а в ответ слышишь «какая тоскааа...», то поневоле чувствуешь себя идиотом. «Все хотят быть роботами», но идиотами навряд ли. Поэтому сие творение, вдохновенно прочитанное со сцены, скорее всего будет принято на «ура», а «трусики на ягодицах» вызовут улыбку. Не ироническую.
Это не пример творческой неудачи. Автору удалось сделать все, что он задумал. Но задумано без ума и сердца. Мотивация: чтобы было. Если хотите, это пример творческой «подлости». Страшный суд это еще когда, а невзыскательная публика не заметит сейчас. Вобла — та же рыба.
Не хочется противопоставлять, но придется. Знаменитая «Теорема тоски» Владимира Бурича напрочь лишена внешних эффектов и сюжета.
В угол локтя
вписана окружность головы
Не надо
ничего
доказывать
Редкий пример поэтического замысла практически в чистом виде. Невозможно запихнуть в чемодан велосипед, при этом не разобрав его на части. Это будет уже не велосипед, а именно чемодан, но с железками. Поэтический замысел тем и ценен, что его невозможно скрыть или разобрать.
«Отличие художественной литературы от беллетристики: в художественной литературе к характеру придумывают сюжет, а в беллетристике наоборот», — писал Владимир Бурич. Вот один из примеров поэтической беллетристики. Стихотворение Андрея Родионова.
Те, кто с детства привык беречь свою шкуру
по примеру и папы и мамы,
рассказать ли про прачку вам, тетю Шуру,
хоть поймете вы очень мало.
Ну а те, кто поймет меня, точно — молчите,
улыбнитесь, кивните молча,
ты, загадочный киевский страшный мыслитель,
ты, московский больной добровольчик.
Вышел, в общем, приказ. Персонала между
возник некоторый энтузиазм,
должна тетя Шура стирать рабочую одежду,
коль будет заказ, вот ведь маразм.
Тетя Шура — прачка, стирает балетные колготки,
театральные обноски, их много,
тех вещей, что особенно после посещения артистами столовки
выглядят странно и убого.
В следующих семнадцати строках пожилая тетя Шура берет больничный, избегая оскорбительной для нее стирки. Грязные спецовки накапливаются, все начинают возмущенно интересоваться: где же тетя Шура и когда появится.
Тетя Шура выходила на работу все реже,
и как-то и вправду вдруг слегла прачка,
но стирать чью-то рабочую одежду
не стала она, словно батрачка.
Это есть действительная гордость.
Умерла, а не стала стирать старушка,
но и после ее смерти довольно долго
заходили из цехов насчет постирушки.
Памятник этот тебе, тетя Шура.
Меня ты считала лентяем, но любила.
По твоему примеру, что касается литературы,
хочу, чтоб и со мной нечто подобное было.
В этой истории нет поэтического замысла. И не предполагалось. Полное соответствие жанру — именно беллетристике. Допускаю, что история документальная, поэтому сюжет и характер придумывать не пришлось. Повествование — получилось. Могло бы оно существовать в прозаической форме? Безусловно. Но выглядело бы поскучнее, поэтому Родионов прав, зарифмовав и разбив текст на строки. Последнее четверостишие напоминает финал кавказского тоста. Хороший тост может быть художественным произведением, но не в области поэтической.
А вот иной случай — история Виктора Полещука.
КРИК ЧЕРЕПАХИ
Вспоминаю бабку Марию:
родом она была с Дона,
во время войны
взяла на воспитание
мальчишку-сироту (государство
ей выделило положенную сумму)
и изготовляла черепаховые пепельницы.
Для начала она опускала
черепаху в кипяток, ибо только так
мог отделиться
панцирь от тела,
и уже после этого
приступала к работе.
Вот тогда-то я и услышал,
как кричит черепаха:
то ли захлебывающееся верещание,
то ли писк, то ли тусклый шепот,
но и он постепенно смешивается
с бурчанием кипятка.
Вспоминаю бабку Марию:
как она сидела в нашем дворе
и все жаловалась на годы:
спрятала в духовку четвертную бумажку,
да и забыла, старая,
затопила печь.
Тело ее —
гранитная глыба мяса —
было недвижно,
глаза закрыты,
и если бы не холодное шевеление губ,
исторгавшее свой смутный заговор,
то запросто можно было подумать,
что она, сидя на табуретке,
спит.
Тоже повествование; отличие от прозы, на первый взгляд, минимальное — кажется, что только в разбиении на строки. Но здесь именно сам сюжет является поэтическим замыслом. Вообразить крик черепахи может только поэт. (Даже два поэта, но каждый по-своему. Могу предположить, что автор не знаком со стихотворением Дэвида Лоуренса «Черепаха кричит».) Неожиданные переходы, сдвиги в повествовании — все это и делает текст поэтическим.
«Крик черепахи». Вот о чем «повествует» поэзия. Его нельзя нарисовать, сыграть на сцене, сфотографировать. Только поэт способен нащупать и воспроизвести эту несуществующую, отдельную восьмую ноту.
|
|
