 |
ГОЛОСА
№3, 2016
Иоанн Богомил
ОДИНОКАЯ СТАРОСТЬ
В старости
не работает система огласовок.
На улицу выбегаешь в одних кальсонах.
А? Что? Простите, я плохо слышу.
Мне бы на старости крепкую крышу.
Хоспис? Нет. Страхи замучают беспомощного вдовца.
Рай вдвоем на старости не удался.
Старческий маразм, детективные сны под утро.
А как страхи навалятся — атас и полундра.
Будильник завел, чтобы по часам не сбиться со счету.
Тоскливо, одиноко в плохую погоду.
Позвонить бы подружке: «Мадам, письмецо мне черкните.
Я устал дурных снов быть затравленным зрителем...»
АРИФМЕТИКА ПОДОБРЕНИЯ
Чего ждать от зла?
Неизлечимой болезни.
Глядишь, покойнички из мертвых воскресли.
После спидовой заварухи
в третьем поколении замучились внуки?
Возвращается — умноженным рикошетом.
А путь подобрения еще не изведан!
Подобрей — и дурь улетучится
с фатальной программой,
наверняка обреченной, поганой.
Подобрей — и сердечко расширится
на полкилометра
для окружающих почти незаметно.
Подобрей — и злоба отступит
с коварными кознями,
и слезы нахлынут осенью позднею,
умиленные, как у Серафимушки Бузулукского, —
и сгинет бесследно тоска заскорузлая.
Подобрел — и печати проклятия снялись
незаметненько.
Вот такая подобрения арифметика.
ЧАЙКОВСКИЙ
Постарел... и слезки потекли —
слеза за слезою.
Нет гению среди шедевров покоя.
Чайковский ушел... куда? Беспросветно.
Был Чайковский — и нет его.
Ну и что, фон Мекк Надежда Филаретовна?
Был Чайковский — и нет его.
От чумы? От холеры? От прочей бактерии?
Не дожил до концлагеря Сталина-Берии.
А Шестая «Патетическая» больше жизни и смерти,
закружит в музыкальные круговерти.
И музыка больше жизни и смерти.
Есть что-то большее жизни и смерти!
Бог? Влюбленность в кого-то, во что-то?
Лакримоза хороша в плохую погоду.
Ненастно. Дождик сыпет с небес
мелкой дробью.
Где оно, гения богоподобие?
Спрятался в комнатке под теплым тулупом,
помыслами о смерти фатально опутан?
Но какое смертушка вызывает страстно´е!
Шестая закончена — нет в сердце покоя.
Выход один — Лебединое озеро.
Берега его к тому же слегка приморозило.
Церковь виновата? Призвал бы Пречистую:
«О Мамочка!..» Плачет актер за кулисами.
Не выйдет на сцену. Не робот. Не может.
Помоги. Тоска неизбывная гложет...
ДУХОВНОСТЬ ДОБРОГО БОГА
Лежит юродивый на городском парапете.
За грешный род адамов в ответе.
На груди пыль, с яичной перемешанная скорлупой,
с перевязанной головой.
А глаза в Царство Божие запрокинуты,
звучат как две параллельные квинты.
Вокруг сумасшедшее диско.
Пары кружатся с поросячьи визгом.
Кто-то завтра схватит кондрашку,
Кто-то наткнется в отеле на стукачку-наташку...
И о них молится, бесноватеньких.
Забирает с собой в Китеж-град на волшебной скатерти.
И... тишина водворяется на мгновение ока.
Так земля приобщается к духовности Доброго Бога.
* * *
За Вторую Соловецкую
отсидел положенное взаперти.
Прости, Матерь Божия, прости.
Кажется, незаслужен положенный срок.
Ждать свободы зек изнемог.
Вторая Голгофа не погубила — спасла.
Стал Христом хотя бы на полчаса,
а там... будь как будет: телега, погост...
И какой постмортем с земнородного спрос?
На прохожих глаза придурковато таращил.
По ночам помыслов включал зомбоящик.
Не увидеть себя ни изнутри, ни извне —
разве что со стороны, на чужой стороне.
На необитаемом острове, на чужом берегу
память о ближних дорогих берегу.
От помыслов спасение — отечественный архетип.
Сердце об утратах безутешно скорбит.
В памяти не срабатывает ностальгический код.
Тоска за живое берет.
Россия — погостик близ деревенской церквушки.
И за вязкой носков беседуют две старушки.
|
|
