|
ТРАНСКРИПЦИИ №3, 1996
Анатолий Кудрявицкий
ИМАЖИСТЫ
В 1908 году молодой англичанин Томас Эрнст Хьюм (1883 — 1917), неудавшийся математик, зато удавшийся философ, собрал вокруг себя круг единомышленников. Члены кружка, получившие название «клуб поэтов», занялись философией искусства, в первую очередь — поэзии. Они и сами понемногу писали стихи, но больше спорили — о Рескине и французских символистах, о японских хокку и французском верлибре. Окаменелость существовавших поэтических форм заставила молодых литераторов искать новые пути в поэзии. В 1908 году было опубликовано хьюмовское стихотворение «Осень», удивившее всех неожиданными сравнениями: «Луна стояла у плетня, Как краснорожий фермер», «Кругом толпились щупленькие звезды, Похожие на городских детей» (пер. И. Романовича). Так родилась новая поэтическая школа — имажизм (от английского image — образ). Сподвижниками Хьюма стали его друзья: Френсис Флинт, Эдвард Сторер, Джозеф Кемпбелл, Флоренс Фарр, Ф.-У. Тэнкрид. Компания собиралась в одном из ресторанчиков Сохо. В апреле 1909 года Флоренс Фарр привела туда своего знакомого — молодого американца, только что переселившегося в Европу и еще не определившегося в своих эстетических исканиях. Это был Эзра Паунд (1885 — 1972). Лидером группы и непререкаемым авторитетом стал Хьюм. К тому времени у него сложились твердые убеждения: «Образы в стихе — не просто декорация, но самая суть интуитивного языка», назначение поэта — искать «внезапность, неожиданность ракурса». По Хьюму, «новые стихи подобны скорее скульптуре, чем музыке, и обращены более к зрению, нежели к слуху». В то же время декларировались и ритмические эксперименты — Хьюм призывал «расшатать каноническую рифму», отказаться от правильных метрических построений. Именно в «Клубе поэтов» зародились традиции английского белого стиха и верлибра. Из первых имажистов как поэты интересны двое — сам Хьюм, к сожалению, вскоре погибший на фронте, и Фрэнсис Флинт (1885 — 1960), до войны — журналист, а в дальнейшем — литературовед, переводчик и... чиновник в министерстве труда. Эзра Паунд вознесся на гребень поэтической волны позже (стихи его в последнее время довольно много публикуются и на русском языке). Хьюму не выпало радости «серую гладить обложку» собственной книги. Уже после его гибели были изданы его статьи и избранные высказывания, к которым присовокупили немногие сохранившиеся стихотворения. Хотя их очень мало, совершенно ясно: в самом начале пути погиб чрезвычайно одаренный поэт. Стихи его остроумны и лаконичны, почти лишены эмоций, но замечательны филигранной отделкой — аллитерациями с неожиданными рифмами, свободной формой, а главное — оригинальными образами. Совершенно не похож на Хьюма его друг Фрэнсис Флинт — поклонник античной лирики, старинной японской живописи, искусства Ренессанса. Паунд и Флинт сформулировали следующие принципы имажизма: предметность, борьба с лишними словами, ритмическое соответствие стиха «музыкальной фразе, а не стуку метронома». Из «Клуба поэтов» только эти трое — Хьюм, Флинт и Паунд — вошли в историю литературы. В 1910 году встречи «Клуба поэтов» постепенно становились все более редкими, затем кружок перестал существовать. Вторая группа имажистов собралась вокруг Эзры Паунда. В октябре 1912 года он получил от молодой американской поэтессы Хильды Дулитл (1886 — 1961), за год до этого переселившейся в Англию, подборку стихов, поразивших его «имажистской лаконичностью». Все они были написаны на античные темы. Хильда Дулитл привлекла в группу своего возлюбленного и будущего мужа — знаменитого впоследствии английского романиста Ричарда Олдингтона (1892 — 1962). Объединяла четверку (куда входил и Флинт) неуемная энергия Паунда, напоминавшего, по выражению Олдингтона, «небольшой, но постоянно действующий вулкан». Приметой второго этапа имажизма стало обращение к античности. (Олдингтон был к тому же переводчиком древнегреческой поэзии.) Паунд в эти годы сформулировал свои знаменитые «Несколько запретов» — заповедь имажизма, объясняющую, как следует, а вернее, как не следует писать стихи. В своих теоретических работах он, вслед за Хьюмом, подчеркивал, что «образная поэзия похожа на застывшую в слове скульптуру». Кроме образного построения стиха (фанопоэйя), Паунд выделял также мелодическое (мелопоэйя) и интеллектуальное (логопоэйя). Предпочтение он отдавал поэзии зрительных образов, как, например, в своем известном двустишии «На станции метро»: Виденье этих лиц в толпе — Как россыпь лепестков на черной мокрой ветке. Олдингтон, в отличие от ироничного Паунда, тяготел к поэзии эмоциональной, даже экспрессивной. Война, на которую он попал в 1917 году, угодив в самое пекло, заставила его не раз увидеть лицо смерти. Сборник стихов Олдингтона «Образы войны» (1919), возможно — самая сильная из поэтических книг имажистов. Итогом второго этапа истории имажизма стала собранная Паундом поэтическая антология «Des Imagistes» (1915). Паунд покинул группу и уехал во Францию. Началась мировая война, и центр имажизма стал перемещаться из воюющей Англии в Америку. Олдингтон еще редактировал лондонский журнал «Эгоист», где печатались стихи имажистов, но в 1917-м ушел на фронт. Лидером движения стала американская поэтесса Эми Лоуэлл (1874 — 1952). Поэзия ее ближе всего к стихам Фрэнсиса Флинта, основная ее тема — любование природой. Эми Лоуэлл подготовила и выпустила одну за другой три имажистских антологии. Паунд, недолюбливавший Эми, окрестил движение «эмижизмом» и вовсе к нему охладел. Начался третий, американский этап развития имажизма. Еще в первые годы войны к движению присоединились многие молодые поэты, как английские, так и американские. Направление вошло в моду, и дань ему отдали многие. В те годы в имажистских антологиях выступали со стихами знаменитые романисты — Дэвид Герберт Лоуренс, Джеймс Джойс и Форд Мэдокс Форд; встречаются там и стихотворения Томаса С. Элиота, печатались два других будущих столпа американской поэзии — Карл Сэндберг и совсем еще молодой Уильям Карлос Уильямс. А по другую сторону океана «имажистами» первоначально называли себя русские имажинисты. И если вдуматься, от флинтовского «единого образа» не так далеко до имажинистического полиморфизма, пластического соединения образов, то есть, по выражению Шершеневича, «поиска кратчайшего расстояния между двумя точками с помощью воображения». Анатолий Кудрявицкий ТОМАС ЭРНЕСТ ХЬЮМ
ЧЕЛОВЕК НА ВЕРХУШКЕ МАЧТЫ Как странен ветра разговор С самим собой средь одиночества ночного! А может, это море как юнец свистит, Беспечность выказать готово, Чтоб скрыть испуганный свой вид? Так деревенский вор церковный переходит двор... Перевод А.Кудрявицкого ФРЭНСИС СТЮАРТ ФЛИНТ
ОТРЫВОК ...В ту ночь тебя любил я при свете свеч. Ты золото волос рассыпала по одеялу, смутив подушки белизну. О мрак насупленных углов, недвижный воздух, блеск дрожащих звезд в окне над корабельными огнями! Плескалась мерно в гавани вода, поскрипывали лодки, на набережной кто-то громко пел, а ты меня любила. Любовь вместила густоцветье фуксий, гортензий шелк, багрец настурций, деревья на холмах, сеть пройденных дорог, морскую глубь, исторгнувшую твое тело вблизи Хартландских скал. Таким я видел существо любви, которую венчала доброта сельчан, матросов, рыбаков, хозяйки, давшей нам приют. В любви ты растворилась вся, проникла в тайну ведомых пределов, неузнаваемою стала, как земля, надевшая венец цветочный. Перевод С.Нещеретова ХИЛЬДА ДУЛИТЛ
ОРЕАДА Взвихрись, море, Взвихри свои заостренные сосны. Плесни огромными соснами На наши утесы. Окати нас твоею зеленью, Покрой нас твоими еловыми заводями. Перевод В.Рогова РИЧАРД ОЛДИНГТОН
ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ (из цикла «Образы войны») День в день четыре года назад Я собирал в Италии полевые цветы для девушки — Благоухающие веточки ракитника, дикие гладиолусы, Розовые анемоны, что растут вдоль дорог, И укрывающиеся под апельсиновыми деревьями Тонконогие фрезии, Чей нежный аромат для меня — Дыхание самой любви, ее поцелуй... Сегодня в опустошенных, отвыкших от солнца полях Я собираю гильзы от снарядов, Патроны, осколки шрапнели... Что соберу я здесь Еще через четыре года? Перевод А.Кудрявицкого ЭМИ ЛОУЭЛЛ
МАЛЕНЬКИЕ ФИГУРКИ ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ, СВЯЗАННЫЕ СТРУНОЙ Треньканье ли мандолины раздражает тебя Иль падение оранжевых лепестков среди кофейных чашек? А может, лунный луч, крадущийся меж олив? Дождь, падай, Падай на тонкие тарелки моего сердца! Вытяни в струну кровь свою под звуки этой музыки, Шаркни пятою по мостовой в такт танцу. У них тонкие бедра и руки из серебра; Луна смывает с них одежду; Они являют собой узор бегущих ног в тени ветвей, И зеленые виноградины вокруг них Лопаются при первом прикосновении. Дождь стучит по тарелкам моего сердца, Они вздрагивают при каждом падении капель. О Старец, ужели источник веселья — лишь в твоих мыслях? Взгляни: лунный свет тебе уж по колено, Один луч касается плеча, посвящая тебя в рыцари. Восстань под звуки музыки, Плыви против лунного течения в хороводе легких юных тел, Хватаясь за гроздья винограда И за листья, свешивающиеся с серой стены. Беги, смеясь, среди менад, Вплетай в цветы колючие ветви терновника. Что ты уставился на свой стакан И стучишь пальцем по ложечке, издавая неприятный звук? Дождь упруго барабанит по тарелкам моего сердца. Голос их громок. Громок. Перевод А.Кудрявицкого ГЕРБЕРТ РИД
ПОЛУМРАК Эта чайная тесна для их чувств. Зачем они пришли сюда, одетые для трагедии? Приманил ли их изысканный светский дух? Ее глаза — мотыльковые крылья под черной дугой бровей. Она пьет чай. Но спутнику ее не по себе: он тянет толстую шею из удавки крахмального воротничка, ерзает на стуле, поднимается резко. Следом она — тревожно ищет зеркало, затем ищет, где выход. Девушка уходит, края ее платья взлетают, как клочья газеты на сквозняке в метро. Перевод С.Нещеретова ДЖОН ГУЛД ФЛЕТЧЕР
В ТЕАТРЕ Тьма в театре: Тьма и тысячи Втиснутых в тьму. Тех, кто каждый день разыгрывает Собственную трагикомедию Рождений и смертей. Сейчас, прижатые друг к другу, Они посылают неодолимую тяжесть своих мыслей на сцену. Ударом меча рассекает тьму Мощный широкий луч прожектора. На конце его Ярким пятном высвечен красный нос комедианта. Вот она, цель для огней рампы и глаз, населяющих тьму. Перевод А.Кудрявицкого
|
|