 |
АННАЛЫ
№3, 1996
Николай Гумилев, Михаил Кузмин, Анна Ахматова, Георгий Иванов
БУКЕТ ДЛЯ КАРСАВИНОЙ
«Серебряный век» русской поэзии преломился в самых неожиданных явлениях культурной жизни Петербурга первой четверти XX века. Средоточием новейших течений в литературе, музыке, хореографии было художественное кабаре «Бродячая собака», просуществовавшее с декабря 1911 года по март 1915-го. Оно сыграло заметную роль в творчестве Маяковского и Горького, Каменского и Хлебникова, Северянина и Мандельштама и многих других. Здесь Маяковский в 1912 году публично выступил с чтением своих стихов — в 1926 году, вспоминая о «Бродячей собаке», он писал: «Богема — это было общество изысканно-остроумных и талантливых людей, и ходили туда отнюдь не пьянствовать». Чествования Бальмонта, «короля поэтов» Поля Фора, итальянского футуриста Маринетти, мелодекламация «Курантов любви» Кузминым, лекции Городецкого, Шкловского были яркой приметой времени. Вернисажи Лентулова, Кульбина, Якулова приобщали публику «Собаки» к новейшим течениям живописи, как и авторские вечера будущих великих композиторов Дебюсси, Равеля, Франка, Шенберга, Штрауса, Стравинского, Прокофьева, Шапорина. Сохранилось множество откликов и воспоминаний о «Бродячей собаке»: «Разбирали новую книгу, новую пьесу, новую картину у нас и за рубежом, говорили, спорили о стихах наших друзей, а также о тех новинках, которые шумели за границей и доходили до нас. «Собака» не была театральным клубом и не была клубом вообще, и, разумеется, не была театральным кабачком. Это было место отдыха актеров, художников, в своей мастерской закончивших сегодня сюжет, писателей, окончивших последнюю главу книги, и поэтов, которые зачастую творили в стенах этого подвала» (П.О.Гросс, завсегдатай кабаре). Публицист М.Ашешов. «Не было ни одного артиста в Петрограде, который, независимо от программы, не дебютировал бы здесь со своим личным свободным репертуаром. Наряду с классическими артистами русской сцены здесь фигурировали молодые искатели, храбрые и безрассудные, часто смешные и наивные. При полной свободе мнений сплошь и рядом исполнители жестоко высмеивались экспромтными эпиграммами, имитациями или шаржами... На эстраде исполнялись и оперы, и драмы, и балет, и кинематограф. Было много серьезного, но еще больше было пародий». А Виктор Шкловский имел все основания утверждать, что «Бродячая собака» «на поверку оказалась какой-то очень породистой английской собакой, которая жила в подвале инкогнито». Извлечем из хроники кабаре одну, но весьма примечательную страницу. 28 марта 1914 года состоялся вечер танцев знаменитой балерины Тамары Карсавиной. Искусство Карсавиной — выдающееся явление мирового хореографического театра. Воспитанница императорского театрального училища, она стала прима-балерина Мариинского театра, а с 1909 по 1929 год — ведущей артисткой легендарной антрепризы С.П.Дягилева «Русские сезоны в Париже». Жар-птица Карсавиной стала одним из тревожных символов времени, как и Лебедь Анны Павловой. В этих образах, созданных Фокиным для двух величайших танцовщиц, отлились два полюса жизни и искусства: трагическое бегство от трагедии и острое предчувствие ее неизбежности. В атмосферу «Бродячей собаки» очень удачно вписался «Вечер танцев XVIII века» (так было объявлено в традиционной «Повестке») в исполнении Т.Карсавиной — самой модной дамы Петрограда, аристократки и редкостной красавицы. В марте 1914 года Карсавина появилась в Петербурге, чтобы выступать в Мариинском по контракту, сохраняя ведущее положение и в парижской антрепризе Дягилева. На берегах Сены она была увенчана неофициальным титулом «Ла Карсавина», означающим особо восторженное отношение к актрисе. Тот же характер возвышенного поклонения носил и «Букет для Тамары Карсавиной», изданный «Бродячей собакой» нумерованным малым тиражом на лиловой бумаге. В нем были факсимильно воспроизведены стихи А.Ахматовой, Н.Гумилева, М.Лозинского, Г.Иванова, М.Кузмина, А.Потемкина, сымпровизированные в честь балерины. «Букет» как бы продлевал традицию, восходящую к Пушкину и Грибоедову, воспевшим современниц-актрис. Художник С.Судейкин создал костюмы и декорировал зал подлинными деревянными амурами XVIII века и старинными канделябрами. В сценической композиции с музыкой Куперена, на зеркальном подиуме Карсавина выпускала Эроса-Амура из клетки, и начиналась танцевальная сюита, сочиненная балетмейстером Б.Романовым. Из многих описаний вечера остановимся на страницах мемуаров Карсавиной «Театральная улица». «Мы продолжали собираться в «Бродячей собаке», артистическом клубе, само название которого указывает на царивший там дух богемы. Артисты со степенными привычками и постоянной работой, «филистеры» нашей касты, не жаловали «Бродячую собаку». Актеры же, с трудом зарабатывающие на жизнь, музыканты, которых все еще ждала слава, поэты со своими «музами» встречались там каждый вечер. Когда я говорю «музы», то вовсе не хочу обидеть этих милых и славных женщин, быть может, лишь несколько необычно одетых, но обладавших незаурядной индивидуальностью. В клубе не было притворства, не было скучных штампов и натянутости, а самое главное — там не придавали никакого значения социальному положению гостя. Один из моих друзей, художник, впервые привел меня туда за год до войны. Встреча, устроенная по этому случаю, отличалась даже торжественностью: меня подняли вместе с креслом, и, совершенно смущенная, я должна была благодарить за аплодисменты. Этот ритуал дал мне право свободного входа в закрытый клуб-погребок, и хотя я не питала особой симпатии к жизни богемы, но это обиталище находила очень уютным. Мы собирались в подвале большого дома, вообще предназначенного для дров. Судейкин расписал стены. Тарталья и Панталоне, Смеральдина и Бригелла, и даже сам Карло Гоцци — все они смеялись и строили нам гримасы из каждого угла. Программа, которую показывали здесь, носила обычно импровизационный характер: какой-нибудь актер, узнанный собравшимися и встреченный аплодисментами, поднимался со своего места, пел или декламировал все, что приходило на ум. Поэты, всегда довольные представившимся случаем, читали свои новые стихи. Нередко же сцена вовсе пустовала. Тогда хозяин начинал пощипывать струны гитары, а как только он запевал любимую мелодию, все присутствующие подхватывали припев: «О Мария, о Мария, как прекрасен этот мир!» Однажды ночью я танцевала там под музыку Куперена: не на сцене, а прямо среди публики, на маленьком пространстве, окруженном гирляндами живых цветов. Я сама выбрала музыку, так как очень увлекалась в ту пору французским искусством XVIII века с его кринолинами, мушками и чарующими звуками клавесинов, напоминающими жужжание пчел. Из огромного наследия композитора мне особенно нравились пьесы из цикла «Французский карнавал, или Домино», включая пьесы «Добрые кукушки» и «Колокола острова Киферы». В награду мои друзья преподнесли мне «Букет», только что вышедший из печати. В этом альманахе поэты собрали все мадригалы, созданные ими в мою честь, а за ужином они продолжали импровизировать новые стихи». В «Букете» впервые были опубликованы портреты, рисунки, фотографии статуэток, запечатлевшие Тамару Карсавину в различных ролях. Одухотворенная красота Тамары Платоновны стала символом времени и влекла художников: в «Букете» дебютировал рисунок Валентина Серова (ныне в Третьяковской галерее); эскизы для Карсавиной создавали Лев Бакст, Александр Головин, Мстислав Добужинский, Борис Анисфельд, Иван Билибин, Наталья Гончарова, Федор Федоровский, Пабло Пикассо; ее рисовали Жан Кокто, Валентина Гросс, Лео Кайнер, Жан Дюваль. Иконография Карсавиной — это целый срез русской и европейской художественной культуры первой половины XX века. Не случайно афиша Кокто стала символом легендарной выставки «Москва — Париж, 1900—1930». «Букет для Тамары Карсавиной» от «Бродячей собаки» давно стал библиографической редкостью. Подготовлено его репринтное переиздание, которое войдет в альбом, включающий во всей полноте художественное наследие великой балерины. Здесь мы представляем некоторые из вошедших в него рисунков и стихотворных импровизаций. Вадим Киселев
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ
• • • Долго молили о танце мы вас, но молили напрасно,
Вы улыбнулись рассеянно и отказали бесстрастно. Любит высокое небо и древние звезды поэт,
Часто он пишет баллады, но редко ходит в балет. Грустно пошел я домой, чтоб смотреть в глаза тишине,
Ритмы движений не бывших звенели и пели во мне. Только так сладко знакомая вдруг расцвела тишина,
Словно приблизилась тайно иль стала солнцем луна; Ангельской арфы струна порвалась, и мне слышится звук:
Вижу два белые стебля высоко закинутых рук, Губы ночные, подобные бархатным красным цветам...
Значит танцуете все-таки вы, отказавшая там! В синей тунике из неба ночного затянутый стан
Вдруг разрывает стремительно залитый светом туман, Быстро змеистые молнии легкая чертит нога —
Видит наверно такие виденья блаженный Дега, Если за горькое счастье и сладкую муку свою
Принят он в сине-хрустальном высоком Господнем раю. ...Утром проснулся, и утро вставало в тот день лучезарно,
Был ли я счастлив? Но сердце томилось тоской благодарной.
МИХАИЛ КУЗМИН
• • • ТП. Карсавиной Край неба в улице далекой
Болото зорь заволокло,
Лишь конькобежец одинокий
Чертит озерное стекло. Капризны быстрые зигзаги,
Еще полет, один, другой...
Как острием алмазной шпаги
Прорезан вензель дорогой. В холодном зареве не так ли
И Вы ведете свой узор
Когда в блистательном спектакле
У Ваших ног — малейший взор. Вы — Коломбина, Саломея,
Вы каждый раз уже не та,
Но все яснее пламенея,
Златится слово: «красота».
АННА АХМАТОВА
• • • Как песню слагаешь ты легкий танец —
О славе он нам сказал —
На бледных щеках розовеет румянец,
Темней и темней глаза. И с каждой минутой все больше пленных,
Забывших свое бытие,
И клонится снова в звуках блаженных
Гибкое тело твое. ГЕОРГИЙ ИВАНОВ
• • •
Пристальный взгляд балетомана,
Сцены зеленый полукруг,
В облаке светлого тумана
Губ очертания и рук. Скрипки и звучные волторны,
Словно измучены борьбой,
Но золотистый и просторный
Купол, как небо, над тобой. Крылья невидимые веют,
Сердце уносится, дрожа,
Ввысь, где амуры розовеют,
Рог изобилия держа.
|
|
