 |
ГОЛОСА
№3, 2003
Александр Кушнер
. . .
А вы поэт какого века?
Подумав, я сказал, что прошлого.
Он пострашнее печенега,
Но, может быть, в нем меньше пошлого.
И, приглядевшись к новым ценникам,
Шагну под сень того сельмага,
Где стану младшим современником
Ахматовой и Пастернака.
Там проработки и гонения.
Но если вы стихом живете,
Вот счастье - том "Стихотворения"
В Худлите, в твердом переплете!
Как я читал его! С курсивами
Его заглавий голубыми,
Дождя лиловыми наплывами.
Воротничками пристежными.
Был век поэзии и живописи,
Был век кино довольно долго.
Все это станет вроде клинописи
Или кумранского осколка.
Был век внимательного чтения.
И относительно невинна
Была, в порядке исключения,
Его вторая половина.
С меня и взятки гладки. По лесу
Брожу; в сосновом и еловом
Стою; я хорошо устроился
В тени, одной ногою - в новом.
. . .
"Так мы с тобой на Кипре, Дездемона!"
Как эта фраза весело звучит!
Сверканье волн, пыланье небосклона,
Прибрежных скал лоснящийся гранит,
Фортификационные причуды -
Венецианской школы образцы -
Клешни, подковы, дамбы и запруды,
Стен крепостных бойницы и зубцы.
Сухой платан касается балкона
И сбрасывает на него кору.
"Так мы с тобой на Кипре, Дездемона!"
На островном порывистом ветру!
На этом кончим гибельную пьесу,
Свернем в кривую улочку вдвоем,
Не потакая злому интересу,
Из кассы деньги зрителям вернем.
СОСЕД
Вот он умер,
сосед наш с третьего этажа.
Слава богу, он умер, жизнью не дорожа.
С той поры, как жена умерла, стал спиваться он
так, как будто за нею, ушедшей, спешил вдогон.
И собачка спешила на лапах кривых за ним,
не успела, отстала,
прибилась теперь к чужим.
В лифте как-то его мы спросили, как он живет?
Шмыгнул носом, заплакал, смутился, сказал: Ну вот.
Помотал головой. Настоящее горе слов
не имеет.
Недаром так стыдно своих стихов.
И прозванье поэта всегда было дико мне.
И писал всего лучше я о тополях в окне.
На шестом этаже они вровень с душой кипят,
а на третьем
в их толще безвылазно тонет взгляд.
Покровительствуют мимолетным и легким снам.
Их еще не срубили, но срубят, - сказали нам.
Эту жизнь я смахнул бы, клянусь, со стола - рукой
вместе с бронзовым Вакхом в веночке, -
да нет другой!
Учинил бы скандал тем решительней, что не ждут
от меня безответственных выходок и причуд.
Уж затихли - и вдруг закипают опять в окне.
Или он, запыхавшись, подходит сейчас к жене?
. . .
Мимо желтого зданья Театра Драмы
Проходя, замечаешь: стоит фургон,
Из которого кресла сгружают, рамы
Или рощицу белых как снег колонн,
Или пушку чугунную на лафете,
Или черный диван и дубовый гроб,
Что не очень приятно, то видишь сети,
Свернутые в рулон, и пшеничный сноп.
Проходя мимо желтого зданья драмы,
Всякий раз замечаешь: стоит фургон,
Из которого наземь сгружают самый
Странный твой или самый печальный сон;
Осторожней! Обиду не повредите,
Не разбейте тоску об асфальт среди
Заглядевшихся; память проносят в виде
Шкафа; дайте опомниться и пройти!
|
|
