 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№2, 2004
Дмитрий Тонконогов
ИСТОРИИ
ЯГА
По радио все время говорят про войну и бандитов,
А я каждый день просыпаюсь с одним и тем же страхом:
Не украден ли посеянный лук?
На этой неделе смели грядку Стригуновского,
Но радует глаз неутомимая Грандина и застенчивая Алико.
Особые способы выращивания лука-репки из семян и севка
Движутся во сне, легкие, как облака.
Я не то чтобы их знаю, тут знание ни при чем.
Раскладываю в голове удобрения и не думаю ни о чем.
Ем я крайне мало. А что?
Порхаю, как бабочка, случайно научившаяся летать.
Вы уж простите мой витиеватый слог,
Русский язык чрезвычайно длинный, но не всякий бы смог
Дотянуться им до кончика носа.
Вы знаете, чем пахнет бессмыслица?
Думаю, что это перевернутый кверху ногами запах лука.
Проза на редкость бессмысленная штука,
Столько времени держишь самое главное на прицеле,
Нервы сдают — стреляешь и попадаешь в дупло,
Где прячется другой охотник.
Писатель во сне нет-нет да и упадет в фиорд,
Причем так неудачно, что воскликнет:
Черт, я ничего не запомнил из вышесказанного.
Все прозаики хотят превзойти в описании деталей самого А.А.
И даже в потоках, где верховодит транспортная Москва,
Их частенько принимают за приличных людей,
Спрашивают сколько времени и как найти Колизей.
Им оказаться бы здесь, среди толстых корявых дерев,
Что говорят на ветру, сбросив листву и опять надев,
Среди волков с прокуренными клыками,
Тоже владеющих языками.
На поляне, не предназначенной для посева,
Лежит, вкусившая сизифов плод, утомленная Ева.
А рядом, с тимофеевкой во рту, виртуозный сельский гимнаст
Ходит ходуном, оттопыривая балласт.
Но что прикажете делать без лука-севка?
Мне не нужны ваши письма, отправленные издалека.
Катятся со всех сторон путеводные клубки,
За ними жердеобразные женщины и всякие мужики
Идут, терзаемые страстями, приплясывая на ходу.
Что я им дам, кроме собачьего корма?
Да и то, если найду.
Мне не пристало кричать помогите или держи вора.
Перемещаюсь по воздуху посредством немого укора.
Смотрю, где что лежит, обращенное в камень
Или разлившееся ручьем.
Ох уж эти объекты, вещающие ни о чем.
Взять да закрыть бы их до лучших времен.
Чтоб всяк проходящий мимо был аномалией удивлен.
Писательница купает красного коня в неположенном месте.
Смыкает и размыкает равнодушные челюсти Гутенберг.
Господи, ну к чему зеркало твоей невесте?
Глаз упирается в землю, а другой смотрит вверх.
Рот мой — Аральское море. Неужели все это я?
Две морщины глубокие — Сырдарья и Амударья,
Ноздри, что двигатели Конкорда,
Шестиструнный лоб, не знающий ни аккорда.
Зато подлинность моя сомнений не вызывает.
Вот умру, зайду в любую из небесных канцелярий:
Нальют чашечку кофе, выслушают и отправят домой,
Ибо слышу инфракрасное небо над головой.
СЕСТРЫ
Чупати Марья, урожд. Будберг, вдова капитана,
Эриксон Констанция, дочь поручика,
Собирали чернику, одну в рот, другую на донышко стакана,
И попали под дождь волею случая.
Смирнова Олимпиада, дочь титулярного советника,
Николенкова Прасковья, сердобольная сестра,
Разговаривали, держась за доски штакетника,
И умолкли, увидев пролетающего комара.
Уман Тереза, дочь мещанина,
Феоктистова Клеопатра, сиделка,
Перелистывая репродукции неизвестных художников,
Обратили внимание на картину,
Где впивается в небо непонятная стрелка.
Смирнова Марфа, дочь умершего провиантского комиссионера,
Краузе Юлия, дочь почетного гражданина,
Слышали, что наступает новая эра,
Безрыбья, механизмов и пластилина.
Дружинина Марья, дочь коллежского регистратора,
Благовещенская Анастасия, дочь священника,
Не догадывались, что это эра вечного эскалатора,
Черных рубильников и ремонта помещений.
И когда она наступила, испуганные, они выправили осанки,
Стали повторять одно и то же в надежде, что их услышат.
Но пора, сестры, Господь приготовил санки,
Выпал снег и остался лежать на одноэтажных крышах.
На скользкое небо не подняться без фуникулера,
Но осторожными шажками, заглушая сердцебиенье,
Они двигались, держась за нить разговора.
Их видели с вертолета: Марфа шла впереди,
За ней Анастасия — дочь священника.
Не будем говорить, какой там ветер,
Какое расстояние, Прасковья насчитала одну тысячу двести тридцать два,
Из них тридцать два она прожила на свете,
Остальное держала в уме, но растеряла, пока спала.
Уставшие, они съели по кусочку хлеба,
Перекрестили Прасковью, превратившуюся в сугроб.
Спи, лапа, в глазах твоих белое небо
Будет струиться, переворачиваться, не остановиться чтоб.
И заскользили вниз, подпрыгивая на трамплинах,
Ныли полозья, не оставляя следа на льду,
Закрывали глаза и видели
Пульсирующие перья павлина.
В 2003-м году.
1979
Глебу Шульпякову
Когда ты маленький,
Когда над тобой высоковольтные провода,
Так не хватает рычащего экскаватора у пруда,
Чтобы в кабине, пропахшей соляркой и усыпанной опилками,
Искать ключ на 16, гремя пустыми бутылками.
Я бы окликнул девочку с косичками, но лучше вон ту, без.
Погасил папироску и на землю бы слез,
Пот вытирая со лба промасленным рукавом.
Мы бы поехали прямо, туда, где стоит наш дом.
Вредный сосед по фамилии Филин
Уронил на асфальт авоську с кефиром,
А дворничиха, с лицом, похожим на карту Москвы,
Прочь побежала, не поворачивая головы.
Раздевайся, спать пора,
В голове твоей нора.
И поедет и помчится
Медицинская лисица,
С черным глазом и пером,
В день соседний напролом.
Мы просыпаемся такими же, как и были,
В пелене непроглядной строительной пыли.
Шипящая из крана холодная вода
Не закончится никогда.
Выслушал репродуктор: погодные сводки.
Проткнул яичнице оба глаза.
Горбатый троллейбус раскрыл дребезжащие створки,
А там не люди стоят, а баллоны природного газа.
В недрах Олимпиады готовят пакеты с апельсиновым соком,
Троллейбус питается вязким электрическим током.
Какого черта до детского сада самолеты не летают?
Мы там с Ларисой играли в Италию,
Съели все патиссоны, потратили все монеты,
Она плакала: ах, если бы лето,
Я бы вышла на пастбище с зеленым сачком,
Божью коровку поймала да гусеничку с червячком.
Вчера ее встретил: джинсовая ложбинка,
Ямочка на щеке, практически чистый лист.
Какая еще история? Это всего лишь чаинка,
Ложится на дно и опять опускается вниз.
В палисаднике сирень
И «фонарики» у входа.
Наступает новый день.
Здравствуй, радио свобода,
Здравствуй, наша коммуналка,
Где все померли давно,
Там железная каталка
И открытое окно.
Как разобраться: флаги те или не те?
Фосфорный заяц светится в темноте.
За шершавой стеной потолок ледяной
И дозорный медведь заводной.
Летают правительственные бумаги,
Спирта глоток из помятой фляги.
Ходит, влюбленный в Ларису наверняка,
Сытый увалень — сын полка.
А вот и сосед Филин, высунулся неспроста,
Медлить нельзя ни минуты.
Я захватил коридор, долго считал до ста:
Пленные шли, черт знает во что обуты.
Скрестил деревянный циркуль и транспортир.
И захватил весь мир.
Я не стал слесарем, но очень хотел.
Пел в хоре мальчиков, жарил горе, но так и не съел,
А все потому, что аппетит уходит во время еды.
Ползет электричка, вишневые тянутся и тянутся неохраняемые сады,
Пока не упрутся в великий, ужасный Казанский вокзал.
Тут и фильмы финал.
|
|
