 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№1, 2003
Сергей Шаргунов
НА ДОНЫШКЕ СОВИНОГО ЗРАЧКА
ПО Э. ПО
Каркнул ворон "Нэвэрмор!"
Сквозь туманы, веки, ветви,
Сквозь оконное стекло,
Через шторы, мраки, ветошь
Смотрит прямо на чело.
Частый ветер, толстый ворон,
Сплю в звенящей тишине,
Птичий взгляд убийцы, вора
Долго держится на мне.
Каркнул ворон, злая птаха,
Оторвав меня от снов,
Разорвав мне сердце страхом,
Каркнул ворон: "ШАР-ГУНОВ!"
. . .
Там за окном поют снега,
И вторит им борзая,
И поступь друга ли, врага -
Скрипит и исчезает.
А в полумгле, меж наших уст,
Украв у нас дыханье,
Растет зеленый, алый куст -
Не описать стихами.
И я слова твои сосу,
Все вздохи и зевоты,
Я долгий поцелуй несу.
Вот так в луга несут косу.
Несу, как красную лису
С охоты.
БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ
Земную жизнь пройдя до половины,
я очутился в сумрачном лесу.
Как пьяница проносит запах винный,
так этот лес в себе теперь несу.
Вошел я в лес. Вначале были совы
да бледность щек у гостя-новичка.
И я лежал, покойник невесомый,
на донышке совиного зрачка.
И хищный отблеск, словно покрывало,
накрыл меня, застывшего в очах.
Но дальше в лес нога моя вплывала,
и черный лес качался и встречал.
Он нес меня подмышкой волосатой.
Глядели совы. Только, где я сам-то?!
Ужат в зрачке и мал, как жук,
в совиной зале я лежу.
И я под мышкою у леса
сам своего не чую веса.
Скорее вон! Запрыгали засовы.
Москва. Манеж. Гулянье горожан.
Но за спиною оставались совы.
И я в зрачках по-прежнему лежал.
ПРОГУЛКИ
Труп был оборван, бородат.
Он бомж. С безумною тоской
я обернулся: "мертвый брат",
взбираясь улицей Тверской.
А в небе черненьком и диком
паслись рекламные стада,
ломался свет - кровавым бликом
металась эта борода.
Прощай... И в огненном тумане
оставил труп я за спиной.
Его всем сердцем обнимая,
бреду холодною весной.
Я видел труп. То правда, ложь ли -
могу пошевелить плечом.
Не буду на асфальт низложен
или в обмане уличен.
Внутри же мясо, кровь, сосуды,
я шевелю плечом паскуды.
ВЕСНОЙ
Несет весна ручья блестящий нож
и - чик-чик-чик! - о встречный точит камень...
Повсюду нынче наша молодежь
с ножами и с последними снежками!
В деревне где-то пацанов ватаги,
бутылки вскинув, беззаботно пьют,
плюются, и весна звенит в овраге,
и лед взломав, ответно плюнул пруд.
Весна. Грызется ветер до костей,
я чуингам жую, поют фонтаны,
и сквозь моей расслабленности тень
журчанье солнца как журчанье раны...
Какая нега на Манеже загорать,
скотиною сощурив глазик сонный...
Не нервничать, не морщить рожи гладь
и издавать сопения да стоны.
Очнуться. Банка дохлая лежит
и ждет ноги лихого нагоняя,
и солнце бок у банки сторожит,
металл своим сияньем накаляя.
И пнуть ее, чтоб вспыхнула огнем,
и солнце - бац! - с моим столкнулось ботом,
и вслушаться прекрасным идиотом,
как падает фонтанов водоем...
весны далекий различить ручей...
Встаю, иду средь этого простора,
и Кремль, качаясь на моем плече,
растет, растет, растет из-за забора.
ДЖИХАД
Я солдат Аллаха
с пулей в голове,
я лечу без страха
в сладкой синеве.
Вот, заржав с опаской,
выбегает рана
из разбитой каски
в синеву тумана.
И в дороге к раю,
словно на коне,
я скачу на ране -
так быстрей вдвойне!
В синеве мерцающей,
как ни озирай,
сто моих товарищей
все со мною в рай.
Поминайте плачем
мертвых сыновей.
Мы на ранах скачем,
каждый на своей.
Слышу, каждый гордо
славится-поет:
"прямо в сердце...", "в горло...",
"в легкое...", "в живот..."
А солдат престранный -
два раненья в лоб -
две запряг он раны
и погнал в галоп.
Если не смертельно
ранен - и живешь,
не скули в постели,
все болезни - ложь.
Ведь мясцом упрямым,
как травой весны,
зарастают раны,
больше не видны.
Только ранам нашим
не исчезнуть ввек.
Мы на ранах пляшем,
их приятен бег.
Над живыми сверху
мчимся - и мечта:
поскорей бы въехать
в райские места.
БАБУШКА
Темень зимняя приносит робость,
Вместе с робостью тревога приходит.
Вот сначала потемнеют сугробы
За забором, на большом огороде.
Сразу станет и противно, и тихо,
Сладкий чай, седина и платок,
Серая, седая волчиха
Сделала широкий глоток.
Желтый свет старуха погасит
Ручкою костистой и узкой.
Засопит, и сон ей украсит
Майский день, звенящий по-русски.
Ей приснится не зима - зелень сада,
Не сугроб, а муравейник чернявый.
И убитый неучастник парада
Шаргунов, что не вернулся со славой.
. . .
Уходим в лес, задернув шторы.
Во мраке комнаты вдвоем.
О, как люблю я лисьи норы
В лукавом голосе твоем.
На утро надобно проститься,
Ты провожаешь подлеца.
И рот твой - алая лисица,
Лесная тварь. Лиса лица.
|
|
